Джон Фаулз - Джон Фаулз. Дневники (1965-1972)

Квики со своей бригадой строят террасу и новую лестницу. Получается неплохо, но теперь, учитывая все остальное, я не уверен, как долго мне это будет нравиться.

После приступа отчаяния Элиз одна уехала днем в Лондон. У меня завтра телеинтервью, так что поеду в город поездом. Ее уход от реальности начинает меня пугать. В этом сюжете у меня амплуа законченного злодея, и потому я даже не представляю, как ей помочь. Сейчас меня винят за то, что я расстался с фермой; она видит в этом роковой шаг — изгнание из рая, совершенно забыв, как она в свое время эту ферму ненавидела; по сути, она не одобряла ни один наш переезд с времен Черч-Роу. Ей нет равных по части увидеть самое худшее (из-за полной незаинтересованности в том, что не касается ее собственного физического и психологического состояния) во всем, что делаем мы или что делают с нами, — так она видит угрозу в приезде своей матери и двух сестер, этот визит представляется Элиз чуть ли не концом света.

Сочетание ее угрюмости и моей раздражительности — это уж слишком. Атмосфера в доме отравлена желчью. Я спасаюсь только в саду. Не могу писать, даже читаю с трудом. Вожусь со сценарием для Джада, это трудно назвать творчеством. Ирония в том, что мне приходится отстаивать существование, которому позавидовало бы большинство людей. Сегодня она сказала, что могла бы быть счастлива только в полной изоляции — но этого не случилось бы, останься мы на ферме. Перемена возможна при одном условии, если она осознает, что ненавидит настоящее — любое настоящее, а не именно то, в которое нас поместил случай.

Приехал в Лондон повидаться с Боксоллом. Я знал, что в мае неожиданно умерла его жена. Он объявился в Хемпстеде; жена покончила с собой, и беднягу здорово подкосило. Она была чешка, очень добрая, — он все время это повторял, очень добрая, такая добрая, что никому не могла принести зла, — но у нее был тяжелый климакс. Воскресенье они провели в кругу семьи, все было как обычно, приехала ее мать, детей тоже отпустили домой из частных школ. А в понедельник вечером, вернувшись домой, он нашел ее на кухне мертвой. Напилась снотворного. И записка: «Прости меня, дорогой. Будь счастлив».

Что до его счастья, то оно надолго разрушено. Много недель подряд он не мог приходить домой. По иронии судьбы год или два назад он перевел дом на имя жены — «бухгалтер сам попал в первую западню, о которой предупреждает своих клиентов». Он не может жить в этом доме и не может его продать, не определив сумму обложения налогом с капитала. По его словам, за последние два месяца он узнал о себе больше, чем за предыдущие двадцать лет. «Половину времени я провожу, раздумывая, что же такое наша жизнь».

И еще черные дрозды — обратил ли я внимание, как звонко они поют в этом году? Похоже, их сотни в той части Хемпстеда, где их дом. «По утрам они не дают спать. Будят на рассвете». Оказывается, его жена рассказывала, что в детстве около их пражского дома жили дрозды. Он уверен, ее погубили их крики.

Новый роман Тома Уайзмена «Романтическая англичанка» — один из возможных претендентов на Букера; читая его, испытываешь смущение — очень уж он автобиографичный, автор почти не скрывает, что пишет о Малу и себе. После грустной встречи с Боксоллом я пообедал с ними, на обеде присутствовали и Машлеры. Затем в воскресенье я пригласил Малу на фильм Эрика Ромера «Колено Клер» — после романа (где жена писателя сбегает с другим писателем) это могло показаться двусмысленным приглашением. Мне показалось, что я уловил во взгляде Тома, которого мы оставили в обществе его матери на Аркрайт-роуд, отчаянную решимость не показать, что он шокирован. С другой стороны, Малу старалась, чтобы все выглядело вполне добропорядочно, и совсем не хотела обсуждать роман, не сомневаясь, что я его читал. Выглядело это комично; думаю, так она хотела показать, что в романе не все правда.

«Колено Клер» — прекрасный фильм; давно не получал такого удовольствия. Немного Мариво, чуточку Расина: анализ чувства. Не думаю, что такой фильм можно поставить у нас — не только потому, что здесь трудно найти режиссеров и операторов с таким острым взглядом и тонким вкусом. Чтобы создать такой сценарий, нужен особый язык.

Грешен (хотя будущий редактор, возможно, так не подумает), но за последние два месяца ничего не написал. Любая работа дается с трудом. Может, это апатия: наскучили и свои, и чужие книги. Прочитал тридцать пять романов, номинированных на Букеровскую премию (еще пять осталось), и понял, что страшно устал. Половину из них, если б не обязательства, оставил бы недочитанными; некоторые — даже при нынешних обстоятельствах — не смог осилить; тот случай, когда судья засыпает посреди процесса. Только три или четыре романа вызвали у меня сопереживание.

Замечательное лето, много солнца — если не принимать во внимание последние две недели. И Элиз — такое с ней бывает — непостижимым образом выздоровела: бодра, ежедневно встает раньше восьми, активна, никаких жалоб. Я был не прав, когда сомневался, достанет ли у нее сил восстановиться.

В июле к нам приезжал Подж; однажды вечером он ударил Э. по голове пластмассовым шариком — она в негодовании вышла из комнаты. Как обычно, он все обратил в шутку. Устроил нам настоящий экзамен: что я имел в виду, когда в письме к нему подчеркнул, что мы с Э. хотим «держать нейтралитет». «Я ничего не могу тебе рассказать, пока не узнаю, что означает это выражение». Оказывается, Эйлин пригрозила: в том случае, если он помешает бракоразводному процессу, представить семерых свидетелей грубого с ней обращения. Он ничему не мешает, но в его голове засели семь гнусных безымянных крыс. Мы заверили его, что среди этих крыс нас нет, и были вознаграждены за это его версией событий.

Как-то вечером Подж загрустил о зря потраченных в Оксфорде годах. «Оглядываясь назад, я понимаю, что ни один человек из тех, с кем я дружу последние двадцать лет, не заслуживал и часу моего времени. Всех их объединяет одно — отсутствие подлинной личности». Беднягу одолевают и практические кошмары; Эйлин жаждет крови: уже сейчас она требует половину стоимости коттеджа в Гарсингтоне; он ищет деньги. Я предложил свою помощь, но он уверен, что «чудо-юноша», его американский зять, достанет нужную сумму у своей мамаши.

На консервной банке под названием «Трайдент» едем в Ниццу, на свадьбу Джада. Он нас встречает. Мне жарко, я злой, как тысяча чертей, — неизвестно почему Элиз заставила меня надеть коричневый костюм; у Джада тоже нервы на пределе. Он орет на шофера заказанного автомобиля из-за пятиминутного опоздания. У меня ощущение, что наша поездка обречена на провал. Джад в очередной раз продюсирует плохой фильм и знает об этом.