Иван Серов - Записки из чемодана

Каждый день из органов милиции республик, краев и областей поступали разнообразные донесении, представляющие большой интерес, по которым надо было принимать решения или докладывать наркому для постановки вопроса в правительстве. Бывали и такие вопросы, которые сразу не укладывались в голове, о многих из которых нельзя писать, но о некоторых все же хочу сказать.

Ко мне явилась группа цыган с просьбой разрешить им выехать в Румынию на две недели для того, чтобы вручить «цыганской королеве» золото и ценности, ежегодно собираемые цыганами всего мира для подарка «королеве». Я в то время не знал, что у цыган есть «королева».

В августе 1939 года я получил решение Политбюро, где сказано, что я включен в комиссию по проведению праздника «Дня авиации», который состоится на Тушинском аэродроме. Председателем комиссии был командующий МВО Буденный*. Раза три мы заседали, а затем Буденный сказал, что едем в Кремль на доклад «хозяину» [22] Здесь и далее даты посещений Серовым кремлевского кабинета Сталина приводятся по записям в журналах приемной генсека. (На приеме у Сталина. Тетради (журналы) записей лиц, принятых И. В. Сталиным. М.: Новый хронограф, 2008.) Следует, однако, отметить, что ряд из описанных Серовым встреч в записях приемной не зафиксированы. Впервые же этот порог он переступил 8 августа 1939 г, когда обсуждался воздушный парад в Тушино. Появление Серова в главном кабинете страны было вполне объяснимо: Сталин задумывал парад как невиданное, грандиозное пропагандистское шоу. Подготовке к его проведению и обеспечению безопасности придавалось чрезвычайное значение. 18 августа на Тушинском поле собрался миллион человек. Зрителям, включая главного друга авиаторов и членов Политбюро, были продемонстрированы новейшие типы самолетов, чудеса пилотажа, массовая выброска десанта и т. и. Апофеозом воздушного праздника стала условная бомбежка оборонного завода, выстроенного накануне из фанеры в натуральную величину, но горевшего вполне натурально. .

Я никогда близко не встречался со Сталиным, кроме как видел его на Красной площади во время парадов, где маршировал с Академией, и мне не приходилось с ним разговаривать, поэтому понятно некоторое волнение в связи с предстоящей встречей.

Когда мы вошли в кабинет, там были, кроме Сталина, Молотов*, Микоян* и Ворошилов. Мы, каждый по своей линии, доложили, как будет проходить празднование. Сталин задавал вопросы по ходу докладов, и дело подходило к концу.

Вдруг Сталин неожиданно спросил у Буденного: «А кто полетит на головном самолете четырехмоторном?» Буденный назвал летчика-испытателя, кажется, Гуркенштейн или что-то в этом роде. Сталин нахмурился и сказал: «А кто он такой, кто его знает? В народе такого не знают». Все замолчали, а Сталин подошел к стене и нажал кнопку.

Пришел на звонок Поскребышев*. Сталин ему сказал: «Найдите Громова* и соедините меня с ним».

Через несколько минут Поскребышев зашел и сказал, что Громов в Горьком, он у телефона. Сталин взял трубку и тихо сказал: «Да». Ему ответил Громов, и затем произошел следующий разговор.

Сталин: «Здравствуйте, товарищ Громов! Вот мы хотели провести день авиации, и просим вас полететь на головном самолете во время воздушного парада». В трубке что-то заворковало.

Сталин: «Нет, я не приказываю, а прошу. Если можете, то прилетайте». Затем пауза и опять: «Нет-нет, не приказываю. Ну, вот и хорошо, что согласны. Будьте здоровы!» Затем, повернувшись к нам, сказал: «Громов согласен, на него и рассчитывайте. Его вся страна знает».

После этого мы ушли, и у меня надолго осталось впечатление от этого разговора. Вопреки ходившим слухам, что он суровый, нелюдимый и т. д., у меня от первого свидания такого впечатления не сложилось.

Кстати сказать, впоследствии я не раз убеждался в том, что Сталин был таков: чем он меньше знал человека, тем он официальнее и вежливее был, и наоборот, своих приближенных он держал в кулаке, и они его все боялись.

Воздушный парад прошел нормально, и к нашей комиссии замечаний не было.

Одним словом, я осваивал этот сложный участок работы и стал привыкать. Настроение с каждым днем менялось в пользу милиции, но оказалось, что моя судьба уже была решена в другом направлении.

Вероятно, мои записки в НКВД СССР по разным вопросам государственной безопасности, в том числе и по девушкам легкого поведения, занимавшимся приобретением паспортов для иностранцев, сыграли некоторую роль, и меня вызвали к наркому для того, чтобы объявить, что я назначен заместителем начальника Главного управления госбезопасности НКВД СССР и одновременно — начальником Секретно-политического отдела наркомата [23] Начальником секретно-политического отдела и одновременно заместителем начальника ГУГБ НКВД СССР Серов стал 29 июля 1939 г. В задачи СПО входила борьба с враждебной деятельностью участников антисоветских партий и групп, бывших белогвардейцев, с антисоветской деятельностью церковников, сектантов, а также националистов, оперативное обслуживание милиции, культуры, высшей школы. .

Я пытался было доказывать, что уже стал разбираться в милицейских делах, что чекистской работы не знаю и могу ошибаться в таком серьезном и ответственном деле. В ответ на мою речь нарком зло пошутил, сказав: «Ты окончил курсы чекистские (это за 10 дней!), и нечего прибедняться! Иди и работай, а плохо будешь работать — выгоним».

Я ушел в Главное управление милиции и следующий день работал там. К концу дня мне позвонил начальник секретариата НКВД СССР и передал указание наркома, что если завтра с утра я не буду на новом месте, то дело кончится плохо. И так я стал заместителем начальника Главного управления госбезопасности (нынешнее НКГБ), то есть «чекистом». Как быстро я «совершенствуюсь»! Правда, когда я все обдумал, то понял, что у ЦК партии и руководства НКВД СССР было безвыходное положение, раз назначают таких, как я, то есть без чекистских знаний.

Период 1937–1938 годов, когда в НКВД властвовал нарком Ежов — секретарь ЦК партии, член Политбюро [24] Здесь и далее: Н. И. Ежов не был членом Политбюро, а только был кандидатом. , член Правительства СССР, депутат Верховного Совета СССР и т. д., то естественно, ему верили, что кругом враги, надо бороться, и он «боролся», арестовывая тысячами в день честных людей.

Большую подлую помощь в этом деле сыграл бывший редактор «Правды» — органа ЦК партии — Мехлис*, который, захлебываясь, каждый день превозносил Ежова и органы, как поборников бдительности и преданности, и только «Ежовы рукавицы» могли разоблачать и арестовывать «врагов». Мехлису подпевали и другие редакторы газет, что Ежов Н. И. день и ночь грудится на благо Отчизны и не смыкает глаз, и только благодаря Ежову существует наша страна и т. д. и т. п.