Борис Евсеев - Русские композиторы

1880-82 годы. Закончена симфоническая картина «В Средней Азии». Бородин пишет романс на стихи Пушкина «Для берегов отчизны дальней» и на собственные стихи романс «Арабская мелодия». Продолжается работа над Третьей симфонией.

1885 год. Симфонии и квартеты композитора завоевывают мировую славу и становятся популярными в Европе и Америке. Тогда же созданы «Маленькая сюита» для фортепиано, «Серенада четырех кавалеров одной даме» (на стихи самого Александра Порфирьевича).

1887 год. 15 февраля. Утром этого дня Бородин сочиняет финал Третьей симфонии, но записать его не успевает… Не успел он завершить и оперу «Князь Игорь». Ее закончили композиторы Глазунов и Римский-Корсаков, по памяти и по наброскам они восстановили недостающие места. Премьера оперы состоялась в 1890 году на сцене Мариинского театра в Петербурге.

Летом на мызу Минкино, где гостил Модест Петрович Мусоргский, частенько захаживал юродивый.

Мызой — небольшим имением — владел брат Мусоргского Филарет. В этих северных русских местах, близ Торопца и Кром, было много диковинного, тайного. Просыпались весной лешие, кричали кикиморы, плескали хвостами в лесных реках русалки, важно шествовали староверы. Был и свой юродивый.

Темнолицый, всклокоченный, худой, с синими, точно перезрелые сливы, губами, был он жалок. Но был и страшен. Деревенские сорванцы над юродивым всегда потешались. А вот люди постарше встречали его с опаской и уважением. Они-то знали: юродивый — это вовсе не сумасшедший. Юродивый — человек Божий. Он, когда надо, и от колдуна защитит, и другую злую силу отгонит. Но больше всего ждали предсказаний юродивого. Их заранее боялись. Стоило деревенским услышать его бессвязное бормотанье, как они преображались. Куда только пропадали их дурашливость и беспечность! В страхе замирали на месте мужики и бабы. Даже случавшиеся рядом господа (тоже желавшие узнать свое будущее) опасливо переглядывались.

И вот однажды, когда сидел Модест Петрович за фортепиано, внимание его привлек шум во дворе. Выйдя на крыльцо, увидел Мусоргский юродивого. Тот выхаживал вокруг молодой красавицы крестьянки и что-то плаксиво бормотал. Может, впервые застыдился он своего убожества, которое всегда выставлял напоказ! Может, впервые понял: самого лучшего в нашей жизни — любви — ему, жалкому нищему, не видать!

Юродивый попытался даже погладить девушку. Но она только прыснула со смеху, убежала. А юродивый продолжал в нерешительности топтаться на месте. И тут на полуголого нищего налетела ватага мальчишек.

— Дядь, а дядь! — кричали они. — Подари ухо, дядя! Покатайся на палочке! Да поешь мясца скоромного!

Модест Петрович хотел было отогнать огольцов прочь. Но вдруг совсем иная мысль пришла ему на ум. Он резко развернулся и кинулся в дом. Лицо Мусоргского вдруг стало серьезным. Он запахнул свой длинный, полосатый, уже засаленный халат и стал по-военному четко, но при этом и чуть горбясь, вышагивать по кабинету.

Все последние месяцы он думал о Борисе Годунове. О том страшном и великом времени, когда царствовал Борис. Думал и о замечательной пушкинской трагедии. И втайне от всех мечтал написать на ее сюжет оперу. И когда один из петербургских друзей предложил заняться «Борисом» — сразу согласился. Друзей своих Мусоргский любил. Даже жил с ними в одном доме, в одной комнате, словом, в одной «коммуне». И всегда к тому, что говорят друзья, прислушивался. Но ни друзья, ни сам композитор не знали, как к такой сложной опере подступиться… А у Пушкина в трагедии как раз был юродивый. «Но у Пушкина одно, а в жизни, наверное, совсем другое!» — так думал композитор. Только из живой жизни надобно было переносить в оперу и юродивого, да и всех остальных действующих лиц. И вот — случай!

Композитор опять вышел во двор. Там мальчишки продолжали задирать юродивого. Увидев барина, он кинулся к нему. Вид нищего был теперь уже не жалкий, а злобный. Полуголый и босой, со взбитым колтуном волос, со сломанной зеленой веточкой в руках, он показался Мусоргскому похожим на колдуна.

— Барин, барин! Утопи их! Уу-ааа! Утопи мальцисек! А не то они веточку мою заберут!

«Ишь ты, злобный какой», — подумал про себя композитор. Вслух же хотел крикнуть мальчишкам: «Ужо я вас!» Но вдруг услышал далекий, тягучий удар колокола.

«Эге! — прикрыл глаза Мусоргский. — Праздник сегодня, что ли? Что-то не ко времени звонят… А может, утоп кто? Вот и звонят, думают, тело всплывет…»

Колокол ударил еще и еще. И вслед за его мощным голосом поплыла какая-то, пока никому не известная музыка. Она плыла, смешиваясь с причитаниями юродивого, и от этого становилась причудливой, необычной. И еще почудилось композитору, будто поют грозную, но и забавную народную песню два грубоватых монаха — рыжий да лысый. А за песней несется глуховатый гомон толпы: «Смерть царю Борису! Детоубийце смерть!»

Но тут же музыка становится тише, и мир пустеет. Слышатся лишь дальние удары набатного колокола. А где-то на севере вспыхивает в полнеба зарево пожара. И еще показалось закрывшему глаза композитору: будто присел на огромный валун кто-то похожий на сегодняшнего юродивого. Немытый, нечесаный. И запричитал. Кругом тишь зловещая, плывет над землей чад, кто-то кричит по-польски, а затем визжит по-поросячьи. А юродивый сидит себе, причитает:

Мусоргский открыл глаза.

— Так утопишь, барин? Мальцисек утопишь?

Все так же слюняво плакался и дергал Модеста Петровича за рукав цветастого халата юродивый.

Но теперь он был совсем не страшен. Опять стал несчастным и жалким… И мальчишки, почувствовав эту жалость юродивого и увидев, что барину не до него, погнали несчастного к пруду. Они бежали и улюлюкали! И бедный юродивый свалился-таки в воду. Но тут же и вынырнул. В волосах его запутались какие-то водоросли. И стал юродивый похож уже не на самого себя, а на какого-то водяного.

— Я вот вас на конюшню! — крикнул композитор и кинулся в дом. Сначала он хотел прямо на нотной бумаге обозначить длину звучания и высоту колокольного звона. Хотел распределить по тактам и нотным строчкам вой толпы, храп лошадей, ругань поляков, что пришли на Русь во времена Годунова. Но потом и бумагу, и карандашик смахнул на пол, откинул крышку фортепиано и взял одновременно двумя руками страшный и гневный аккорд. Тяжко зарокотали под пальцами левой руки басы бояр. Тенорком запричитали под правой рукой бабы с ребятишками…