Анатолий Черняев - Совместный исход. Дневник двух эпох. 1972–1991

Стала раздражать его интеллигенция, которая подкладывает паникерские анализы, выдает факты, будто в 27-ом. и в 50-ом, и в 68-ом годах продуктов было полно и бери где и что хочешь.

Запрашивал цифры, данные. Диктовал одно, другое, перечеркивал. Искал подходы. Но в Москву все гаки привез текст «оправдательный», «уговаривающий». И только здесь нашел правильный ключ: дело затеяли трудное, но другого не дано, будем идти только вперед, а тот, кто взялся по-новому, уже имеет реальные результаты. Не спрашивайте у меня, как с перестройкой. Это я у вас должен спрашивать: я дал вам полную свободу действовать так, как вы сами считаете. Так действуйте. Кормите, одевайте, обустраивайте себя и т. д.

Эта концепция пришла ему в голову в Севастополе, куда он решил поехать на экскурсию за день до отлета в Москву. У самой набережной он был встречен многотысячной толпой, с которой в спорах и полемике провел три с половиной часа всей своей «экскурсии» (о чем я ег о и предупреждал).

Когда его на Сапун-горе довели: с сахаром, с жильем, с подпиской, с пенсиями, с провалом закона о предприятии, с Крымской АЭС и т. д., он (впрочем, ни разу не вышел из себя, умеет говорить с людьми) сказал: Я что вам царь? Или Сталин? Вы что — хотите, чтоб я ездил по городам: тебе — квартиру, тебе — пенсию, тебе — справедливую зарплату, тебе — порядок на фабрике? Нет. За два года вы могли разглядеть людей — кто годится в лидеры, в организаторы. И выбирать. И прогнать негодных. И сорганизоваться и сделать так, как вы сами хотите. В этом суть перестройки. Значит, вые ^в_ковне^^шн1ли^. ебд, и_ требуете с меня и ждете от Москвы разрешений и подачек.

В результате заготовка для Красноярска получилась сильной и «оптимистичной».

Я тоже его «похвалил», когда он мне звонил в воскресенье, в последний день перед отлетом.

Вчера я смотрел М. С. в Красноярске по TV. Он великолепен, особенно на встрече с учеными и хозяйственниками. Спокоен, уверен, квалифицированно реагирует и ведет разговор. Не раздражается, но остёр и даже резок, без обидных и оскорбительных оттенков. И сразу видит человека — стоит ли его вообще спрашивать, вступать в полемику.

Загораются черные острые глаза, если человек интересный. И тускнеет лицо, отводит взгляд и замолкает — если чинуша. Словом, настоящий лидер страны, которую он освобождает от идиотизма, о котором нам повествуют ежедневно, еженедельно и ежемесячно газеты и журналы. Торжество здравого смысла. Казалось бы, как просто!

Кстати, в таких вот живых беседах он «выговаривает» внезапно (может быть, и преднамеренно, но в своей народно-аристократической манере) то, на что он не всегда идет в официальных выступлениях. Вот вчера. Вытянул на трибуну знаменитого директора совхоза Вепрева (действительно, государственный человек — в отличие от некоторых министров на той же трибуне). Тот говорит: скоро крестьянина будем записывать в «Красную книгу», если и дальше так пойдет. Спасение — семейный подряд.

М. С. ему: Не очень-то многие рвутся на подряд.

Вепрев: Но надо уйти от постепенности. Так дальше продолжаться не может.

М. С: А я вам задам прямой вопрос. Один раз мы уже сплошную работу быстро провели — в 29–30 годах, и до сих пор расхлебываем… Не загонять в аренду. Скомпрометируем глубокий поворот.

Вот и оценка коллективизации. Окончательная. А официально он этого еще не заявил. Видимо, хочет это сделать на аграрном Пленуме. Готовится к нему — на Юге все время делился. (Кстати, термин «раскрестьянивание страны» я ему подкинул. Он сразу ухватился. И вот пустил в ход).

Я вот к чему: спрашиваю (в Тессели) у интеллектуалов Галкина и Красина, листали ли они сборничек «Визит М. С. в Польшу»? Нет. Потому, мол, что, заурядное, дежурное дело… Банальные вещи не по профилю… И напрасно, говорю я им, потому, что в разговорах с поляками на улицах и с их академиками он «выстрелил» много такого, чего он официально еще не говорил, во всяком случае так определенно, по самым разным, в том числе сугубо «идеологическим» вопросам.

О его работе над запиской по реорганизации аппарата ЦК (в «Заре»). Диктовал дважды. Дважды просил меня потом поработать над текстом, оформить, может быть, добавить, «если что у тебя появится».

Главные идеи: если сейчас соберем съезд (партии), «нового» ЦК не получится, «новые» кадры еще не выявились. Но надо вести дело к коренному обновлению ЦК. И потом — чтоб это был работающий орган и чтоб люди были не по должности, а по уму, по способности быть революционерами-перестройщиками. Создание комиссий из членов ЦК, чтоб они вырабатывали политику. А Отделы — их аппарат.

Сам аппарат. Почти 3000 человек. Он сначала сказал: сократим в два раза. Я стал настаивать, чтоб в три. Договорились сначала в 2–3. В окончательном виде «в 2 и более».

Это, конечно, существенно. Но не главное. Убирает из аппарата ЦК почти все хоз-правительственные подразделения, производственные отделы. Оставляет социально-экономический отдел, но как теоретическую единицу, лишив (полемически — против кого-то из давших ему «соображениям», потом на ПБ стало ясно — Долгих) всяких управленческих прав. Категорически! Ибо иначе все вернется к прежнему.

Из экономико-функциональных оставляет аграрный Отдел. Уж слишком острая проблема. Но — временно. Пока не наладим…

И оборонная промышленность. Но на ПБ возразил Рыжков: будет опять «руководить» военно-промышленной комиссией Совмина. И М. С. согласился: должен быть концептуально-контрольный Отдел для военной политики Генсека, как Председателя Совета обороны. Я ему еще в «Заре» говорил: не нужен этот Отдел. Будете вы президентом, при вас и создать группу «экспертов»…

Один Международный отдел — вместо трех.

Один Идеологический отдел — вместо трех.

Ну Управление делами ЦК, Общий отдел (канцелярия).

Прямо не написал, что упраздняет Секретариат ЦК. Но и дал понять во фразе, где сказано, что аппарат будет обслуживать ПБ и секретарей ЦК.

Когда он диктовал, я ему: а куда денутся нынешние секретари, ведающие Отделами? Вы вот их фактически запиской ликвидируете и в то же время поручаете «Секретариату» подготовить «конкретные предложения по реорганизации аппарата в духе записки»…

Просверлил меня своими черными углями: Это — мой долг. И пусть думают. И — о себе. Я-то ведь думаю… Смягчился.

Правда, по приезде в Москву на встрече с одними помощниками раскрыл, как он думает. Может быть, тогда мне не сказал, потому что стенографистка присутствовала.

Так что он «думает»?

Развести Лигачева и Яковлева и обоих «освободить» от идеологии. (Ох, хитер!). Яковлева — на Международный (объединенный) отдел, куратором. А. Н. сам просился на это, чтоб уйти от каждодневных столкновений с Е. К… и (в тайне): пусть, мол, дураков нанимает сочинять ему речи (без амортизатора, вроде прибалтийских речей А. Н. в ответ на черниговскую речь Лигачева).