Всеволод Иванов - Красный лик

И по этому моменту можно русскую эмиграцию разделить на две главные группы.

Одна — желает учиться у революции. Она понимает, что революция — это одна из форм проявления народной силы; что революция не оторвана навсегда от народной субстанции, а является одной акциденцией, в которой проявилась эта самая субстанция. Таким образом — становится какая-то прочная обновлённая связь между революцией и народом. В революции, в её интернациональном гомоне начинают мелькать национальные тона.

Эта группа эмиграции — синтетична. В ней есть гибкость, интерес к жизни, стремление к борьбе, способность к ней и т. д.

Другая группа — является нам при этом как известная противоположность к первой группе. Она держится за первый тезис, то есть за старое, и обречена на коснение в повторении старых, отживших уже догматов, мимо которых проходит победное шествие жизни.

Между этими обеими группами есть сходство, которое их роднит и заставляет смешивать одну с другой; а именно — это сходство заключается в отрицательном отношении к революции — к антитезису. Как первая, так и вторая группы принадлежат к так называемым государственным элементам, противным революции. Обладая значительными интеллектуальными запасами, они в абстрактном историческом мышлении видят возможность избавления от наседающих, делающих революцию проблем дня — в эволюционном порядке. Но они побеждены силой факта.

Поскольку в революции, в известный её период, выступает народ, со всеми его свойственными ему качествами, — в революции намечается элемент консервативный. Поэтому — законно и правильно — изыскивать национальные основы революции, отыскивать их в свойствах народа. Русская революция обладала особыми специфическими свойствами, которые свойственны именно только ей как революции русской, и было бы непростительной ошибкой, если бы русской революции — обобщая — приписывали качества французской революции.

Вот почему в настоящее время в русской мысли и проявляется такое течение, как могучее течение Евразийства, которое ставит себе как раз задачу — обследовать национальные истоки русской революции. Оно заявляет, что наглухо отрекаться от революции оно не имеет никакого права, ни морального, ни научного, и поэтому Евразийство столь ненавидится слепой эмигрантской группой № 2.

К этой эмигрантской группе принадлежат не только одни «ретрограды» или ещё как их там. К ней принадлежит всё умственно отсталое, закосневшее, неспособное разобраться в обстановке.

В эти трудные дни российского государства — оказалось, что сам народ ушёл от своих командиров-генералов, — ушёл далеко от своих патентованных умников — разных интеллигентов в решении своих проблем. Милюков — остался Милюковым, тем же, которым он был и 20 лет тому назад, а великие воды революции прошумели для него без всякого последствия. Струве как был «оппозиционером», так оппозиционером и остался:

«Русский ленивец нюхает воздух — не пахнет ли где „оппозицией“. И, найдя таковую, — немедленно пристаёт к ней и тогда уже окончательно успокаивается, найдя, в сущности, себе „Царство Небесное“».

Не от либеральных, болтающих, умствующих людей зажжётся в этой области новый свет, а зажжётся от самого народа, от тех его слоёв, которые до сей поры не выступали на поверхность или же бывали замалчиваемы. Идёт время протопопов Аввакумов, идёт время мужичье.

«Вовсе не университеты вырастили настоящего русского человека, а добрые безграмотные няни».

Всё живое в эмиграции, всё, что относится к группе № 1, — всё должно с напряжённым вниманием следить за недрами народными, за проявлением и перегруппировками в его душе тех понятий, которые там жили. И конечно, наперекор всем умникам — вырастает и распускается в этой душе — православие :

«Много есть прекрасного в России. 17-е октября, конституция, как спит Иван Павлыч. Но лучше всего в чистый понедельник забирать соленья у Зайцева (угол Садовой и Невского). Рыжики, грузди, какие-то вроде яблочков, брусника — разложены на тарелочках — для пробы. И испанские громадные луковицы. И образцы капусты. И нити белых грибов на косяке двери.

И над дверью большой образ Спаса — с горящей лампадой. Полное православие…

В чистый понедельник грибные и рыбные лавки первые в торговле, первые в смысле и даже в истории. Грибная лавка в чистый понедельник равняется лучшей странице Ключевского…»

Конечно, этот грядущий синтез будет знаменовать некоторое, отчасти, разочарование:

«Ряд попиков, кушающих севрюжину. Входит философ:

— Ну что же, отцы духовные… Холодно везде в мире… Озяб и пришёл погреться к вам… Прощаю вам вашу севрюжину… но сидите-то вы всё-таки „на седалище Моисеевом“…»

А проникнув в православие — дух проникает и в народ, сбрасывая с себя наигранность, болтовню интеллигенции:

«Русский болтун везде болтается. Русский болтун — главная сила русской истории.

С русской историей — ничего не могут поделать — и никто не может. Он — начинает революции, замышляет реакцию. Он созывает рабочих, послал в первую Думу кадетов… И вдруг…

Россия оказалась не церковной, не царской, не крестьянской, не выпивочной, не ухарской — а в белых перчатках и с книжкой „Вестника Европы“ подмышкой. Это необыкновенное и почти вселенское чудо совершил просто русский болтун.

Русь молчалива, застенчива, и говорить-то почти не умеет: и на этом-то просторе и разгулялся русский болтун…»

Уравнительное состояние развёртывалось над Россией, как оно развёртывалось над всем Западом, и против него давно восстал К. Леонтьев, против гнусного лозунга: «Ни святых, ни героев, ни демонов, ни богов…».

«А! а! а! Смести всех паскотников с лица земли! с их братством, равенством, свободой и прочими фразами. И призвана к такому сметанию Россия или, вернее, весь Восток, с персами, монголами, с китайцами…

Так Бог послал Леонтьева…»

И тот же В. В. Розанов подмечает в маленькой чёрточке значение монархии для России как глубоко специфического обстоятельства:

«Голод. Холод. Стужа. Куда же тут республики устраивать? Родится картофель да морковка. Нет, я за самодержавие. Из тёплого дворца можно управлять „окраинами“. А на морозе и со своей избой не управишься…»

Умер Розанов в Троице-Сергиевской лавре, погиб от голода великий русский мыслитель, и его мысли, которые написаны за много лет до русской революции, — как-то теперь оживают и действуют.

Оживают они и действуют хотя бы в том же движении — Евразийстве, которое ставит себе сознательную работу за смертную борьбу за сознательное достижение русского национального синтеза. Значит, не на гиблое место выводит нас революция, а вывела она на то же, куда всегда стремился истинно национальный и смелый русский дух…