Александр Наумов - Из уцелевших воспоминаний (1868-1917). Книга I

Но въ дальнѣйшей моей судьбѣ все вышло согласно мудрому изрѣченію: „человѣкъ предполагаетъ, Богъ располагаетъ”. Моимъ студенческимъ мечтамъ не суждено было осуществиться... По неисповѣдимому Божьему предопредѣленію, личная и дѣловая моя жизнь приняла совершенно неожиданный для меня самого оборотъ, давшій мнѣ, впрочемъ, полностью удовлетвореніе въ основномъ моемъ желаніи — служить родному народу честнымъ совѣтомъ и посильными своими знаніями.... Случилось все это такъ: основательно отдохнувши лѣтомъ послѣ государственныхъ экзаменовъ, я собирался отбывать воинскую повинность въ качествѣ вольноопредѣляющагося въ Москвѣ въ 3-мъ Сумскомъ бывшемъ гусарскомъ, въ то время драгунскомъ, полку, для чего еще ранѣе я подучивался и тренировалъ себя въ манежѣ въ кавалерійской ѣздѣ.

Въ сентябрѣ 1892 года получаю я здругъ отъ Михаила Ѳеодоровича Бѣлякова, бывшаго тогда Симбирскимъ Уѣзднымъ Предводителемъ Дворянства слѣдующую телеграмму: „Если хочешь пріѣзжай — освободимъ”. Дѣло въ томъ, что будучи незадолго до этого въ Симбирскѣ, я имѣлъ съ Бѣляковымъ разговоръ по поводу отбыванія мною воинской повинности, ввиду того, что по окончаніи курса гимназіи, я былъ приписанъ къ Симбирскому городскому участку. Бѣляковъ зналъ о моемъ дефектѣ зрѣнія, довольно оригинальномъ — сильной близорукости праваго глаза.

Уѣзжая въ Москву, я на всякій случай просилъ Михаила Ѳеодоровича Бѣлякова справиться по поводу моего зрѣнія, возможно ли мнѣ освободиться отъ воинской повинности, благодаря моей одноглазой близорукости. Вслѣдствіе этого я и получилъ отъ Михаила Ѳеодоровича телеграмму, побудившую маня выѣхать въ Симбирскъ на очередной осенній воинскій наборъ...

Заручившись свидѣтельствомъ о состояніи моего зрѣнія отъ извѣстнаго московскаго окулиста Крюкова, я предъявилъ таковое Симбирскому Воинскому Присутствію. Меня отправили въ больницу на испытаніе, которое оказалось въ мою пользу, и въ тотъ же день мнѣ было объявлено постановленіе Присутствія, признавшаго меня негоднымъ для военной службы и вслѣдствіе этого освободившаго отъ нея меня навсегда.

Обстоятельство это являлось для маня событіемъ огромной важности: оно развязывало мнѣ руки и предоставляло возможность немедленно же приступить къ задуманной работѣ, но попавъ въ Симбирскъ въ среду близкихъ родныхъ и добрыхъ друзей, будучи пока свободнымъ отъ какихъ-либо обязанностей и срочныхъ дѣлъ, я прежде всего навѣстилъ отца въ Головкинѣ.

Вернувшись оттуда въ Симбирскъ около 10 ноября, передъ отъѣздомъ моимъ къ роднымъ, проживавшимъ въ Симбирской губ., я встрѣтилъ бывшаго въ то время нашимъ Уѣзднымъ Ставропольскимъ Предводителемъ 1Дворянства Бориса Михайловича Тургенева, который, узнавъ, что я освобожденъ отъ воинской повинности, сталъ настойчиво звать къ себѣ въ уѣздъ въ качествѣ земскаго начальника, институтъ которыхъ только что вводился въ Самарской губерніи.

Какъ разъ въ это время, за уходомъ изъ земскихъ начальниковъ князя Юрія Сергѣевича Хованскаго, получившаго мѣсто Управляющаго Отдѣленіемъ Крестьянскаго Банка въ Симбирскѣ, въ Ставропольскомъ уѣздѣ освобождался одинъ участокъ, и Борисъ Михайловичъ Тургеневъ горячо убѣждалъ меня его взять, во всѣхъ отношеніяхъ его расхваливая. Зная мою любовь къ охотѣ и природѣ, онъ особенно подчеркивалъ красоту мѣстости и изобиліе въ ней всяческой дичи. Участокъ этотъ расположенъ былъ въ самой южной части уѣзда, около Царева Кургана, съ центральной резиденціей въ с. Новомъ Буянѣ.

Несмотря на всѣ уговоры, я отказался наотрѣзъ, сославшись на принятое мною рѣшеніе идти по намѣченному пути — профессуры и адвокатуры. Борисъ пришелъ отъ подобнаго отвѣта въ состояніе крайняго раздраженія... „Какъ? — воскликнулъ онъ — Наумову, да въ „аблокаты” идти? Да ты съ ума сошелъ!” и пр. Я былъ неумолимъ и Тургеневъ ушелъ отъ меня разстроенный и обозленный.

Подобное же, если не худшее, отношеніе я встрѣтилъ со стороны другихъ ставропольцевъ-дворянъ, такъ что, въ концѣ концовъ, былъ радъ уѣхать къ Ухтомскимъ въ с. Peпьевку, отстоявшую отъ Симбирска въ 40 верстахъ. Выпалъ снѣгъ, установилась отличная „первопутка”, и я заранѣе предвкушалъ любимую охоту по „порошѣ”.

Студенческая моя жизнь въ Москвѣ, новый кругъ занятій и знакомыхъ, неиспытанныя ранѣе всевозможныя впечатлѣнія и переживанія — все это заслоняло прежнее, и лишь въ тѣ рѣдкіе случаи, когда бывало во время каникулъ наѣзжалъ я въ Репьевку и Нагаткинскіе края при встрѣчахъ съ Маней во мнѣ воскресало то прежнее чувство къ ней, которое ни къ кому другому я никогда не ощущалъ.

Такъ и теперь, скользя що пухлому снѣгу и ровному пути, я сталъ какъ-то особенно радостно думать о встрѣчѣ съ ней, мечтая съ нею подѣлиться по-старому.

Дорога отъ Симбирска до Репьевки быстро промелькнула и вскорѣ произошла наша радостная встрѣча съ братьями Ухтомскими, съ которыми тоже приходилось рѣдко встрѣчаться за послѣдніе годы, за исключеніемъ, конечно, князя Александра, съ которымъ мы были вмѣстѣ въ Университетѣ.

По пріѣздѣ моемъ къ Ухтомскимъ, я засталъ у нихъ большое общество молодежи. По вечерамъ музицировали, слушали чудные голоса княгини Ухтомской и мѣстнаго врача Н. В. Глядкова, весело и охотно играли въ винтъ и пр. Днемъ, пользуясь установившейся чудной зимней погодой и первопуткой, большой компаніей, мы обычно отъѣзжали въ Свіяжныя мѣста на охоту съ загонщиками и гончими, кто съ ружьями, другіе съ борзыми... Естественнымъ охотничьимъ приваломъ былъ небольшой, но уютный домъ-хуторъ князя Михаила Ухтомскаго, гдѣ насъ встрѣчала съ обычной своей веселостью и радушіемъ столь любившая общество и скучавшая въ своемъ деревенскомъ одиночествѣ его жена — княгиня Клавдія.

Первая моя поѣздка изъ Репьевки, совмѣстно съ Ухтомскими, была въ Нагаткино къ Бѣляковымъ, гдѣ въ то время они жили всей своей семьей. Гостила у нихъ одна изъ моихъ любимыхъ тетушекъ, какъ порохъ вспыльчивая, но сердечная и добрѣйшая Леонила Афанасьевна Ратаева, родная сестра покойнаго Ѳеодора Афанасьевича Бѣлякова.

Встрѣча моя съ Маней была для меня огромной радостью, но, какъ это обыкновенно случается, ничего, о чемъ мечталось мнѣ въ дорогѣ, почти другъ другу сказано не было. Ограничились обычными привѣтственными фразами и малоинтересными разговорами, прошлись по усадьбѣ, заходили на конный заводъ и разстались, условившись вскорѣ встрѣтиться у Ухтомскихъ.

Хуже всего было для меня то, когда меня спрашивали, гдѣ и какъ я собираюсь служить. Въ Москвѣ моя житейская дѣловая программа казалась мнѣ естественной и достойной, здѣсь же, въ Симбирскѣ, она возбуждала у всѣхъ моихъ родныхъ чувство изумленія и всеобщаго порицанія... То же случилось и въ Нагаткинѣ, когда на вопросы, заданные мнѣ обѣими моими тетушками М. И. Бѣляковой и Л. А. Ратаевой, что я буду дѣлать, обѣ пришли въ неописуемую ярость, услыхавъ отъ Саши Наумова, что онъ собирается быть адвокатомъ... Одна лишь Маня — помнится мнѣ — на это ничего не сказала и что-то про себя видимо думала...