Борис Панкин - Пресловутая эпоха в лицах и масках, событиях и казусах

Примерно в ту пору, когда в «Таймс» появилось уже известное читателю письмо Буковского, у меня в кабинете в посольстве на Кенсингтон-Палас-Гарден-стрит раздался звонок из Стокгольма.

Звонил швед, мой старый знакомый и, как мне тогда казалось, друг – до недавнего времени второй человек в гигантском концерне по производству упаковок продуктов. Бертиль. Подходила осень, на севере Швеции начиналась охота на лосей, и он по традиции приглашал меня принять в ней участие.

Я был тронут этим приглашением, которое ежегодно поступало мне с начала 80-х годов – сначала в Стокгольм, потом – в Прагу и вот теперь – в Лондон, но окончательного ответа Бертилю сразу не дал.

Сослался, во-первых, на здоровье – только что перенес операцию по удалению камня из почки, и – туманно – на некоторые другие обстоятельства. Когда явно огорченный Бертиль со всей присущей ему деликатностью поинтересовался, что же это за обстоятельства, я дрогнул сердцем и, считая его душевным человеком, рассказал о публичной выходке Ельцина и своей реакции на нее. Другими словами, пересказал свое интервью в «Известиях».

Паузу на том конце провода, последовавшую за моей взволнованной тирадой, я посчитал выражением сочувствия.

Бертиль сказал, что позвонит мне через некоторое время, и положил трубку. С тех пор я ни разу больше не слышал и не видел его вплоть до недавних, спустя семь лет, дней, когда мы нечаянно столкнулись в респектабельном стокгольмском ресторане «Риш».

Я отмечал там с семьей памятную дату, а он зашел с друзьями поужинать. Нет, не позавидовал я ему, бедняге, когда он буквально наткнулся на нас и, сконфузясь, стал рассыпаться в комплиментах.

Этот первый, и в буквальном и переносном смысле, «звонок» не был последним.

Когда несколько месяцев спустя, уже обосновавшись более-менее в Стокгольме, мы с женой отправились по делам в старинный университетский Лунд, мы позвонили одной знакомой паре: он – бывший банковский чиновник, она – «Фру Лунд», дама, известная своими заботами о культурно-исторических объектах этого очаровательного города на юге страны. Договорились о дне и часе нашей встречи, но, когда подошли к их дому (каменный двухэтажный особнячок, уникальное сочетание старины и комфорта) и позвонили – нам не открыли. Сначала мы сами себе не поверили. Наверное, не слышат. Я жал и жал на кнопку звонка. Глухо. За окнами ни огонька, за дверями ни звука. Повернулись и пошли обратно в отель, который был в нескольких сотнях метров за углом. Пока шли, столько всего вспомнилось – шумные свойские «шведские столы», летом – сидение в крохотном внутреннем дворике под древней грушей с бокалом какого-то особо ароматного и хмельного напитка – секрет хозяйки. Озорные вылазки на университетские праздники – тоже по соседству – и дружеские застолья в нашей домашней резиденции в посольстве. Встречи на книжной ярмарке в Гетеборге, куда я пригласил их на представление моей книги «Сто оборванных дней»

В этот раз нам хоть позвонили. Постфактум. Уже в Стокгольм. Беспомощное бормотанье о каких-то недоразумениях, которые не позволили… Словом, понимай как хочешь, но больше лучше не беспокой…

А ведь нас столько связывало, и, казалось, надежно. Началось все с величавого Лундского собора, где «Фру Лунд» оказалась нашим, официальной посольской пары, гидом. Приглашение домой, потом – ответное приглашение в Стокгольм, в посольство… Дружеская переписка. Наше беспокойство о вызывающем тревогу здоровье главы дома, их неподдельный, казалось, интерес к перестройке в Советском Союзе, потом – России. К перипетиям нашей судьбы. Поздравления с одним назначением, другим…

Ну хорошо, говорили мы себе, моя жена и я. Тот, Бертиль, хоть лицо казенное, почти официальное. Хочет работать на российском рынке и боится, что контакты с отставным российским деятелем, в прошлом министром, послом в трех странах, могут осложнить ему бизнес….

А эти-то? Пенсионеры, интеллигенты, глубоко частный образ жизни. Им-то что грозит?

Увы, это было не первое и не последнее разочарование. Немало было позже случаев убедиться, что и западному человеку свойственны многие из тех комплексов, предрассудков, фобий, которые мы в своем советском далеке с чисто российским самоедством твердо числили за «совками», отвратительное слово, которое я, кажется, употребляю публично первый раз.

То, что недоступно было глазу посла, персоне официальной и в силу этого своего специфического положения ведущей специфический же образ жизни, открылось частным лицам. Открылось и все еще открывается.

В мыслях своих я даже попытался пойти навстречу обнаружившимся и предполагаемым опасениям моих друзей, знакомых и просто людей, которые знали меня и наблюдали за моей деятельностью со стороны.

Долгие десятилетия западный мир видел Советский Союз в двух красках. Каждый, кто открыто, словом или делом, выступал против существующего режима, был заведомо хорошим человеком. В большинстве случаев так оно и было на самом деле. Но не обходилось и без курьезов, чему я не раз был свидетелем во время моей посольской службы в Швеции. Стоило какому-нибудь мелкому жулику, бегущему от растрат или алиментов, сойти в Стокгольме с борта туристического судна и заявить, что он выбрал свободу, как он немедленно оказывался в теплых объятиях иммиграционных служб и человеколюбивых СМИ.

Всем все кажется понятным, если ты порываешь с режимом, тоталитарный характер которого очевиден. Но если ты, вчера еще активный участник декларируемых в России реформ, сегодня оказываешься не в ладах с ее руководством, на тебя нет-нет да глянут с сомнением. Ведь в глазах подавляющего большинства людей за рубежом Ельцин в те первые годы своего правления смотрелся светочем либерализма, гарантом свободы и демократии на всем постсоветском пространстве. Несмотря на те, мягко говоря, фокусы, которые он начал выкидывать уже с первых дней своего прихода к власти.

Увы, не только высокие политические соображения, как я убедился, обуревали окружающих. Был еще и страх, да-да, элементарный страх поддерживать контакты с человеком, который умудрился разгневать самого Ельцина и восстановить против себя зловещие спецслужбы, к которым российский президент, к удивлению многих, испытывал явную слабость.

Когда шведский еженедельник «Ика курирер», что-то среднее между нашими прежними «Огоньком» и «Неделей», предложил мне выступить с серией очерков, я так и назвал ее «Все спрашивают: почему?», то есть почему я снова в Швеции. Колонка, которой надлежало ответить на этот вопрос, продолжалась на страницах журнала более двух лет. И судя по реакции, по письмам, мои читатели – а тираж журнала достигал миллиона в стране с восьмимиллионным населением – не остались безразличными к поиску ответа.