Олег Гордиевский - Следующая остановка - расстрел

Действовал он довольно грубо — ничего похожего на спокойный, располагающий тон, присущий сотрудникам английских спецслужб. К тому же он пребывал в состоянии крайнего возбуждения, — несомненно, потому, что ему было внове принимать участие в типично чекистской контрразведывательной операции.

Разыгрывая роль хлебосольного хозяина, Грушко предложил:

— Давайте-ка выпьем!

Слуги тотчас же разлили по рюмкам коньяк. Пытаясь впоследствии разобраться в случившемся, я вроде бы вспомнил, что после того, как трем моим сотрапезникам налили из той самой бутылки, к которой мы с Грушко уже приложились, слуга, сделав вид, что в ней уже ничего не осталось, быстренько принес другую.

Как бы то ни было, я выпил залпом рюмку и через какую-то пару секунд превратился в нечто, лишь отдаленно напоминавшее меня. Со мной произошло примерно то же, что и тогда, когда мне ввели обезболивающее во время операции на носу в Дании в 1978 году: никаких физических ощущений, лишь погружение в какую-то темную бездну.

Старший, как мне стало известно позже, был генералом Голубевым, продвинувшимся по службе после того, как, согласно его утверждениям, он сумел завербовать в Египте агента, — дело-то это, впрочем, нехитрое: при Насере за один пенни запросто можно было купить даже пару агентов. Сперва он возглавлял 5-й отдел Управления К, занимавшийся рассмотрением всех подозрительных случаев, а позже был повышен до заместителя начальника того же управления и получил, соответственно, звание генерала. Сопровождавший его человек, полковник Буданов. стал его преемником на посту начальника 5-го отдела. Иными словами, оба они были следователями с огромным опытом. (Примеч. автора.)

И еще я знаю твердо, что проснулся на кровати в одной из спальных комнат. На мне ничего не было, кроме майки и трусов. Вспомнить, что случилось со мной после того, как я выпил коньяк, я так и не смог, сколь бы ни напрягал свою память.

Но все это было потом, ранним утром следующего дня. Постельное белье чистое, воздух в комнате — свежий. Что же касается моего состояния, то о нем лучше не вспоминать. Страшная слабость, ужасная головная боль — и никаких других ощущений. С трудом поднявшись с постели, я оделся и пошел разыскивать слугу, чтобы попросить у него чашечку кофе.

— Да-да, конечно, — сказал он и стал приносить мне в комнату чашку за чашкой. Но кофеин, судя по всему, не оказывал на меня никакого воздействия. Еще ни разу в жизни я не находился в столь угнетенном состоянии.

«Им все известно, — думал я. — Мне — конец». Я не знал, как они до этого докопались, но у меня не оставалось ни малейшего сомнения в том, что им было точно известно, что я — английский агент.

Спустя некоторое время появились те двое. На сей раз они вели себя совсем не так, как накануне. Хотя в их планы и не входило посвящать меня во все подробности нашей первой «беседы», они тем не менее, как выяснилось чуть позже, не собирались скрывать, что допрашивали меня.

Войдя ко мне в комнату, они какое-то время молча наблюдали за мной. Затем тот, что помоложе, сказал, что одно из моих замечаний его огорчило.

— И какое же это было замечание? — спросил я.

— Вы обвинили нас в том, что мы возрождаем дух тридцать седьмого года, года страшного террора.

— Неужели?

— Да! — сурово подтвердил он и продолжал в том же тоне: — Запомните, товарищ Гордиевский: то, что вы сказали, — неправда, и я докажу вам это.

При всей непререкаемости этого утверждения, оно внушило мне надежду. Я начал успокаивать себя мыслью о том, что все обстоит вовсе не столь уж страшно, как я предполагал: возможно, я запаниковал, поскольку и в самом деле был английским агентом. Я убеждал себя не терять самообладания и ждать с невозмутимым видом, что будет дальше. Мне было немного стыдно за свое вчерашнее состояние, и я не решался спросить, что же, собственно, произошло со мной. Просто мне стало плохо или я потерял сознание? И кто уложил меня на кровать?

— Еще кое-что относительно вас, товарищ Гордиевский, — сказал Голубев. — Вы слишком уж самонадеянны.

— Вы так считаете?

— Да, вы необычайно самоуверенный человек.

— Судя по вашим словам, я допустил какую-то бестактность по отношению к вам. Если это действительно так, прошу меня извинить. Я ничего не помню. Но меня никогда в жизни не обвиняли в самоуверенности, — произнес я и затем спросил: — Чего мы, собственно, ждем?

Кто-то из этих двоих ответил мне:

— Сейчас подъедет один человек, чтобы отвезти вас домой.

Несколько минут мы пребывали в неловком молчании. Затем тот, что помоложе, спросил:

— Вам много довелось поездить по Англии?

— Нет, — сказал я. — В резидентуре такая уйма работы, что на разъезды практически не остается времени. Я побывал только в четырех местах: в Блэкпуле, Брайтоне, Борнмуте и Харрогите.

— В Харрогите? — живо откликнулся он. — А где это?

— В Йоркшире. К северу от Лондона, неподалеку от Йорка. Это очень приятный городок — излюбленное место для проведения съездов различных партий, поскольку там построен великолепный новый Дворец съездов.

Наконец появился тот, кого мы ждали. Это был довольно странного вида человек в темном, чуть ли не черном, костюме. Он приехал на машине с шофером. Незнакомец увез меня из этого места и высадил в самом начале квартала, где я проживал. Наверное, я представлял собой любопытное зрелище: в одиннадцать часов этого милого летнего утра я, небритый, растрепанный, стоял на тротуаре, едва держась на ногах. И вновь я не смог войти в свою квартиру без посторонней помощи, — но на этот раз потому, что оставил ключи на столе в своем кабинете. Поднявшись наверх, я взял у семьи, которая помогла мне в прошлый раз, свои запасные ключи. Войдя в квартиру, я рухнул в изнеможении на кровать и погрузился в размышления. Мои душевные муки и нервное напряжение достигли уже такого предела, что я оказался в состоянии, близком к панике. И тогда, уже во второй половине дня, я почувствовал настоятельную необходимость с кем-нибудь поговорить. Мой выбор пал на Грушко. Я понимал, что, звоня ему, я совершаю отчаянный поступок, но мне было жизненно важно услышать от него хотя бы одно приободряющее слово. Что в этом удивительного? В конце концов, мы работали с ним в одном отделе и занимались одним делом — политической разведкой, те же двое были откуда-то со стороны.

Дозвонившись до него, я произнес:

— Я глубоко сожалею, если был невежлив с теми людьми, но они вели себя как-то странно.

— Нет-нет, они вели себя вполне нормально, — ответил он. — Поверьте мне, это замечательные, славные люди.

То, что Грушко никак не желал разделять моих чувств, лишь усугубило мое и без того плачевное состояние. Терзаемый тревожными мыслями, я по-прежнему ощущал острую потребность в собеседнике, с которым мог бы переброситься хотя бы парой слов. Подумав немного, я понял, что единственным человеком, к которому я мог сейчас обратиться, была Катя, невестка Лейлы, интеллигентная женщина с аналитическим умом. Я позвонил ей, сказал, что у меня возникли сложности, и попросил ее приехать ко мне, что она незамедлительно и сделала.