Олег Гордиевский - Следующая остановка - расстрел

Я тем временем в багажнике боролся с клаустрофобией. В конце концов снял-таки пиджак, но, сражаясь с ним, взмок от напряжения. И тут начала действовать первая таблетка. Я устроился поудобнее. По неровности мостовой и звукам уличного движения догадался, что мы проезжаем Выборг, и воспользовался шумом, чтобы хорошенько откашляться, понимая, что на границе сделать это будет невозможно.

Дабы сократить сагу об отчаянной неуверенности, скажу сразу, что пять пограничных барьеров мы миновали меньше чем за полчаса. Первым делом я накинул на себя алюминиевое одеяло и лежал неподвижно все время, пока снаружи совершались необходимые процедуры. Поп-музыка продолжала звучать, и через три или четыре минуты мы двинулись дальше. На предпоследней остановке мотор был выключен, и музыка смолкла. В тишине я услышал голоса женщин, говорящих по-русски, и решил, что, благополучно пройдя пограничные проверки КГБ, мы теперь имеем дело с таможенниками. Оба англичанина, коверкая русские слова, болтали с работниками таможни о проблемах, связанных с молодежным фестивалем. Сотрудницы таможни жаловались на усталость из-за огромного наплыва финнов, многие из которых к тому же пьяны. Потом до меня донеслось подвывание и сопение собак, слишком близкое и потому неприятное. Само собой я не знал, что одна из моих спасительниц кормила овчарок картофельными чипсами, чтобы отвлечь их внимание от машины.

Я все время думал о том, что произойдет, если кто-то откроет багажник. Британцы, как я понимал, откажутся от меня. Будут изображать полное изумление, восклицать «Это провокация!» и заявят, что не имеют представления, кто я такой. Скажут, мол, ничего обо мне не знают, меня, видимо, им подсунули, пока они завтракали в отеле в Ленинграде, ведь иначе их вполне могли бы посадить в тюрьму. Что касается меня, то других планов, кроме капитуляции, у меня не было.

Шесть или семь минут показались часом. Одежда взмокла от пота. Дыхание превратилось в тяжелый труд.

Я должен был сосредоточить всю свою волю на том, чтобы лежать тихо. Но вот, к моему невыразимому облегчению, ощутил, как машина качнулась оттого, что в нее снова сели люди. Мотор заработал, музыка зазвучала по-прежнему, и мы покатили дальше. Наконец-то я решился сменить позу… но тут мы опять замедлили движение. Еще одна короткая остановка — и рывок вперед на полной скорости. Внезапно вместо поп-музыки раздались величественные аккорды «Финляндии» Сибелиуса. Я узнал отрывок в одну секунду и понял, что это сигнал: мы уже в Финляндии.

Счастливая весть не сразу дошла до сознания, и пришлось пережить еще один — последний — испуг. Машина пошла медленнее, остановилась и вдруг двинулась задним ходом. Я пал духом: нас возвращают назад к границе.

На самом деле, водитель пропустил нужный нам поворот на проселок. Через несколько секунд я почувствовал, как машина свернула и колеса запрыгали по ухабам грунтовой дороги. Наконец последняя остановка — и я услышал английскую речь.

Крышка багажника поднялась, и я увидел голубое небо, облака и сосны. Но истинное счастье я испытал, увидев лицо Джоан, разработчицы плана моего побега, верного друга и моего куратора в Англии. Увидев ее, я понял, что все мои тревоги позади. Благодаря смелости и мастерству моих британских друзей я избавился от вездесущей власти КГБ. Я бежал! Я в безопасности! Я свободен!

Происхождение мое самое заурядное. Я выходец из семьи интеллигентов в первом поколении. Мне не довелось ни разу увидеть деда и бабушку со стороны отца, но знаю, что жили они на разъезде Ерал, в крохотном — всего несколько домов — поселке на участке железной дороги, соединяющей Волгу с Южным Уралом. Мой дед, Лаврентий Гордиевский, работал здесь десятником и отвечал за формирование состава поездов. Семейная легенда рассказывает, что однажды он угодил между буферами, и этот случай послужил поводом для его преждевременной отставки. На мой взгляд, поистине достойно восхищения то, что он, простой рабочий человек из глубинки царской России, послал своего сына Антона Лаврентьевича, моего отца, в учительскую семинарию. Учебное заведение, пусть и скромное, открыло моему отцу путь к успешной карьере.

Отец родился на разъезде Ерал в 1896 году. В тех краях жили башкиры и татары, но в районе, где обитала семья Гордиевских, говорили только по-русски, так что отец с детства хорошо знал язык. Должно быть, учился в местной школе, а в восемнадцать лет поступил в учительскую семинарию в Челябинске, ближайшем большом городе. Там он получил хорошее общее образование, проникся горячим интересом к русской литературе. Вернувшись домой в 1917 году, незадолго до революции, отец стал директором сельской школы и вместе с еще одним учителем преподавал все предметы. В то время в глубокой провинции восемьдесят процентов населения составляли крестьяне, в большинстве своем неграмотные, так что школа, по всей видимости, была лишь начальной. Мне думается, отец преподавал хорошо, так как любил свое дело и умел привить ученикам тягу к знаниям. Одно время он руководил церковным хором и впоследствии, когда давно уже распростился с религиозными убеждениями, порой мог тряхнуть стариной и после доброго ужина и нескольких рюмок водки пел прекрасным баритоном духовные псалмы.

Октябрьская революция 191 7 года изменила течение его жизни. Он сделался пламенным, убежденным коммунистом и оставался им до конца своих дней. Я так и не смог узнать, какое участие он принимал в событиях 1917 и 1918 годов, но полагаю, что присоединился к социалистам-революционерам, самой крупной партии левого крыла, особенно влиятельной в сельской местности.

Эсеры были не только социалистами, но и аграриями: их вожди отвергали марксистский лозунг об авангардной роли пролетариата в революционном движении. Они, напротив, заявляли, что главная роль в стране должна принадлежать русскому крестьянству. В. 1917 году партия разделилась на левое и правое крыло, и левое примкнуло к большевистской партии. С конца 1917-го и до середины 1918 года в состав ленинского правительства наряду с большевиками входили и левые эсеры (многие из их экстремистских радикалов были членами ЧК прообраза КГБ), но летом 1918 года произошло размежевание большевиков с эсерами и изгнание последних из партии.

Отец никогда не рассказывал о своей роли в этих событиях, говорил только, что стал кандидатом в члены Коммунистической партии в 1919 году, а членом — в 1920-м, то есть как учитель, а следовательно, представитель буржуазного класса, вынужден был пройти кандидатский стаж, от которого представители пролетариата освобождались.

В 1920 году его послали в Оренбург, для проведения экспроприации продовольствия у крестьян. Это были жестокие операции, часто осуществлявшиеся насильственно, И он никогда не рассказывал о них в подробностях, просто упоминал, что участвовал в операциях по сбору продовольствия. В последующие годы он занимался централизованной заготовкой зерна и продажей его на Запад. Не будучи экономистом или специалистом в области сельского хозяйства, отец, в сущности, был всего лишь сознательным членом партии, идеологически выдержанным, наделенным ораторским даром и случайно вовлеченным в решение продовольственных проблем.