Дарья Варденбург - Правило 69 для толстой чайки

На парковке нас встречал Шевцов. Он увернулся от видеокамеры и микрофона и забрался внутрь «фольксвагена», захлопнув за собой дверь. Поскольку забрался он на заднее сиденье, Тимуру пришлось взгромоздиться мне на колени, чтобы освободить ему место.

– Саша, – обратился Шевцов к Репе каким-то странным пересохшим голосом. – Саша, они хотят, чтобы тебя не было в газетах и в этих драных новостях.

Вместо «драных» он сказал другое слово, но я не буду его здесь повторять. Мы не успели ничего спросить – машину окружили. В окна заглядывали корреспонденты, фотографы, операторы, накрашенные женщины – ведущие местного телеканала, – а также разбухший от важности Михаил Петрович и его серые пиджаки.

Михаил Петрович открыл заднюю дверь с той стороны, где сидел Шевцов, схватил его за руку и рывком вытянул наружу.

– Это Сергей, наш замечательный тренер, чемпион Европы девяносто первого года, – объявил Михаил Петрович, и фотографы защелкали затворами камер, операторы навели объективы на цель. – А это, – он сделал знак одному из пиджаков открыть дверь со стороны Тохи, – Антонина, наш призер!

Пиджак распахнул вторую заднюю дверь и протянул руку, но Тоха с размаху хлопнула по этой руке и подалась назад, прижавшись к нам с Тимуром. Мы с Тимуром оба, не сговариваясь, обхватили ее руками, чтобы пиджак не смог вытащить ее силой. При этом Тимур продолжал сидеть у меня на коленях, и я коленей своих уже не чувствовал, но в тот момент это было совершенно не важно.

– Он же врет, – растерянно сказала Тоха. Она протянула руку и потрясла Репу за плечо. – Вы же наш тренер, а не Шевцов.

Репа молча мотнул головой.

– Смущается! – громко объявил Михаил Петрович корреспондентам. – Хорошая девочка!

Он стоял возле машины, продолжая крепко держать Шевцова за плечо, – это выглядело так, как будто он держит его в заложниках.

– Так надо, – сказал Репа, оборачиваясь к нам. – Иначе они его уволят. – Мы поняли, что он говорит про Шевцова. – И меня уволят, ну это ладно. Меня все равно рано или поздно. Я неподходящий человек для… всяких официальных заявлений, статей, отчетов и прочего. Пьяница и псих, сами знаете.

– Вы же не пьете уже четыре дня, – прошептал Митрофан.

– Пять дней, – поправил его Тимур.

– Но это же… – проговорила Тоха и запнулась. – Это же будет неправда.

Репа беспомощно посмотрел на нее и сказал:

– Но ты же знаешь правду. Вы все знаете. И я. И Серега знает. А на остальных плевать.

Звучало это не очень убедительно. Но мы не знали, что возразить.

– Выходите! – позвал нас с улыбкой Михаил Петрович, прижимая к себе угрюмого Шевцова.

– Выходите, выходите! – наперебой закричали люди. К их хору присоединялись все новые голоса, и скоро вся эта толпа скандировала и хлопала в ладоши: – Вы-хо-ди-те!

Репа кивнул нам, и мы стали выползать из машины. А он остался внутри. Толпа окружила нас и увлекла за собой, погнала через ворота на лужайку и остановила под флагштоками, на которых развевались российский флаг и флаг нашей области. Мы сбились в кучу – Тоха, Тимур, Митрофан и я. Михаил Петрович толкнул к нам безмолвного Шевцова и сам встал рядом, нависая над нами своей необъятной тушей. Нас обступили и стали обстреливать вспышками. Михаил Петрович улыбался, показывая зубы.

– Антонина, где медаль? – спросил он, не переставая скалиться.

Тоха скривилась и промолчала. Мы все стояли как в воду опущенные. И тут я подумал: «Да что же это такое происходит». И вспомнил слова деда: «Я могу ради тебя сдохнуть, но унизиться я не могу». А мы тут все только и делаем, что унижаемся. Кажется, именно так это называется – то, что сейчас происходит. Честно говоря, я забыл в тот момент, что Шевцов в заложниках у Михаила Петровича, у его серых пиджаков и непонятно еще каких людей вроде того холодноглазого противного человека, который допрашивал Шевцова про Италию и отца. Я помнил только про унижение Шевцова. И наше унижение. И несправедливость. И я сказал:

– Нет!

Ну, хорошо, не совсем так. Я сказал:

– Н-нет!

И все же это было настоящее «нет» всего лишь с одной остановкой на «н». Тоха в изумлении уставилась на меня.

– Н-нет! – повторил я громче.

– Чтоб тебя! – восхищенно воскликнул Тимур.

– Яша! – хлопнул меня по спине Митрофан.

Шевцов, давно окаменевший и онемевший в объятиях Михаила Петровича, очнулся и ожил – он повернулся ко мне и впился в меня глазами, словно ожидая чуда – словно я сейчас полечу по воздуху как облако.

– Нет! – крикнул я уже изо всех сил. – Неправда!

– Да! – крикнул Тимур. – Вранье!

– Хватит! – подхватила Тоха. – Наш тренер – Репа!

– Какая репа? – спросил кто-то из корреспондентов, и в лицо Тохи ткнулись сразу несколько микрофонов.

– Александр Николаевич Репа! – воскликнула Тоха. – Он там, в машине! А этот, – она показала на тяжело побагровевшего Михаила Петровича, – все наврал!

Но когда первые корреспонденты добежали до «фольксвагена», там никого не оказалось – Репа ушел.

Когда толпа вокруг нас поредела, к нам приблизился батя Митрофана. В книгах иногда пишут про кого-нибудь, что он стоял «с опрокинутым лицом». У бати Митрофана за последние полчаса лицо опрокинулось раз пять, не меньше. Митрофан, когда его увидел, виновато съежился, но отец ничего не стал у него спрашивать или говорить, а просто обхватил Митрофана руками и прижал к себе. Потом выпустил, обвел нас – Тоху, Тимура и меня – взглядом и, шагнув вперед, тоже молча всех нас обнял.

– Т-ты обещала б-бросить курить.

Мы с Тохой стояли на нашем дальнем конце пирса среди битых плит, заляпанных чайками. Я хотел напомнить ей о нашем договоре – если я начинаю говорить, она бросает курить. Навсегда бросает. Ведь говорить я научусь тоже навсегда. Мы договорились об этом после той неудачной попытки с никотиновой жвачкой. Тоха сказала: «Начнешь говорить – я брошу дымить, идет?» Я написал в блокноте, процитировав слова деда: «Не надо ставить людям условия». Тоха прочла и фыркнула: «Я не ставлю условия. Это будет наш с тобой договор чести».

– Если по правде, ты еще немного заикаешься, – хитро взглянула на меня Тоха.

Я демонстративно сложил руки на груди и посмотрел на нее, насупившись.

– Ну ла-адно, – протянула Тоха.

Она вытащила из рюкзака трубку и пачку табака, размахнулась и закинула все это в воду.

– Ой, – сказала она, – я думала, они утонут.

Деревянная трубка и пачка качались на воде, и к ним уже подлетала любопытная чайка.

Шевцов, который все это видел с берега, посадил нас в риб, довез до того места, где плавали трубка и пачка с табаком, и заставил их выловить. На берегу Тоха торжественно опустила трубку и размокшую пачку в мусорное ведро, а я плеснул сверху немного помоев с кухни тети Тамы. Чтобы ни у кого не возникло желания как-нибудь потом залезть в мусор и выудить оттуда трубку и табак.