Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Ушедший сам

На ещё один любопытный штрих этого «дела» обратил внимание Василий Васильевич Катанян:

«В архиве ЛЮ сохранился акт обыска при аресте, где среди изъятых вещей значится “портсигар жёлтого металла” с надписью “Самому дорогому существу. Николаша”.

Этот дамский портсигар (вовсе не жёлтого металла, а чисто золотой) был подарен Примаковым Лиле Юрьевне, она тогда курила. Советская власть наградила им его за смелые рейды в тыл врага во время гражданской войны.

“Николаша” – это Николай Второй. “Самое дорогое существо” – Матильда Кшесинская. В её особняке во время революции был реквизирован подарок царя (ведь лозунг тех лет – “Грабь награбленное”), а потом советская власть награждала “награбленным” своих героев. Так дважды реквизированный – у Матильды Кшесинской и у Лили Брик – золотой портсигар исчез навсегда в подвалах НКВД».

Узнав об аресте комкора Примакова, « красные командармы » насторожились.

19 августа 1936 года в Москве в Октябрьском зале Дома Союзов начался первый показательный процесс по делу «Антисоветского объединённого троцкистско-зиновьевского центра» (его потом назовут « процессом 16-ти»), Главными обвиняемыми были Каменев и Зиновьев. То, как проходило это судилище, ошеломило мировую общественность. Большевистские лидеры (и в первую очередь Каменев и Зиновьев) дружно признавались в своих преступлениях (в шпионаже, диверсиях и убийствах).

Вальтер Кривицкий:

«Я знаю, что Каменев и Зиновьев, ближайшие соратники Ленина, имели встречи со Сталиным за несколько месяцев до того, как началось разбирательство… Зиновьев руководствовался двумя мотивами, согласившись на признание: “Прежде всего, невозможно было выскользнуть из железных тисков Сталина. Во-вторых, он надеялся спасти свою семью от преследований”.

Каменев также опасался репрессий в отношении жены и троих детей, о чём свидетельствует его заявление на суде. У Сталина существовала установленная практика наказания семьи человека, обвиняемого в политическом преступлении».

21 августа в газете «Правда» среди статей, которые всячески проклинали подсудимых, была и заметка, подписанная шестнадцатью известными писателями: Константином Фединым, Всеволодом Вишневским, Владимиром Киршоном, Борисом Пастернаком, Леонидом Леоновым, Лидией Сейфуллиной и другими. Заметка называлась «Стереть с лица земли!»

В тот же день состоялось собрание московских писателей, на котором поэту Илье Сельвинскому было поручено сочинить резолюцию. Он сочинил её и сам же зачитал, призывая разоблачать не только «левых», но и «правых»:

«Мы просим привлечь к суду бывших вождей правых. Никакой пощады провокаторам, бандитам и убийцам! Раздавить гадину !»

«Гадиной » на Руси издавна называли ядовитую змею. Сельвинский наверняка был знаком с поэмой грузинского стихотворца Важи Пшавелы «Гвелис Мчамели» («Поедающий змей»), которую в 1934 году перевёл на русский язык Борис Пастернак. В произведениях Важи Пшавелы часто встречались признания в том, что ему выпало жить в «непривлекательное» время, которое совсем не подходило для «горного орла» (прозвище Пшавелы). Советские читатели этого, конечно, не знали, а Грузию для них представлял тогда один человек – Иосиф Сталин. Но Сельвинский, надо полагать, с ядовитыми гадами разобрался и намекнул на предложенное Пастернаком «змеиное» название поэмы («Змееед») для усиления негодующего тона писательского заявления.

Зачитанную им резолюцию писатели приняли единогласно. А затем направили послание наркому внутренних дел Генриху Ягоде:

«Советские писатели шлют НКВД – грозному мечу пролетарской диктатуры – пламенный привет! Мы гордимся Вами, вашей верной и самоотверженной работой, без промаха разящей врага.

Мы обращаемся с требованием к суду во имя блага человечества применить к врагам народа высшую меру наказания.

Федин, Павленко, Вишневский, Киршон, Пастернак, Сейфуллина».

В книге французского писателя Андре Жида «Возвращение из СССР» сказано:

«В СССР решено однажды и навсегда, что по любому вопросу должно быть только одно мнение… Отсюда странное поведение, которое тебя, иностранца, иногда удивляет, отсюда способность находить радости, которые удивляют тебя ещё больше. Тебе жаль тех, кто часами стоит в очереди, – они же считают это нормальным. Хлеб, овощи, фрукты кажутся тебе плохими – но другого ничего нет. Ткани, вещи, которые ты видишь, кажутся тебе безобразными – но выбрать не из чего. Поскольку сравнивать совершенно не с чем – разве что с проклятым прошлым, – ты с радостью берёшь то, что тебе дают».

23 августа был арестован (в который уже раз) бывший народный комиссар труда и бывший кандидат в члены политбюро Николай Александрович Угланов.

А на « процессе 16-ти » многие признания подсудимых вступали в противоречие с известными фактами.

Вальтер Кривицкий:

« Например, некоторые из тех, кто сознались в участии в заговоре с целью убийства Кирова, находились в одиночном заключении на протяжении нескольких лет, предшествовавших убийству.

Каким образом были получены эти признания? Ничто в такой степени не озадачивало Запад, как этот вопрос. Ошеломлённый мир наблюдал, как создатели Советского государства бичевали себя за преступления, которые не могли совершить и которые были очевидной, фантастической ложью… Однако этот факт никогда не был загадкой для тех из нас, кто работал внутри аппарата Сталина ».

В качестве доказательства Вальтер Кривицкий привёл слова следователя Игоря Кедрова, начальника третьего отдела ГУГБ НКВД:

«– Вы не знаете, что можно сделать из человека, когда он у нас в кулаке. Здесь мы имеем дело со всякими, даже с самыми бесстрашными. Однако мы ломаем их и делаем из них то, что хотим!»

Пока подсудимые «процесса 16-ти » признавались и каялись, в застенках НКВД следственная работа не прекращалась.

Аркадий Ваксберг:

«Из Примакова тем временем выбивали – не в переносном, а в буквальном смысле слова – “признание”: он должен был подтвердить, что стоит во главе военного заговора (или, по крайней мере, активно участвует в нём) для свержения Сталина и прихода к власти “наймита германских фашистов” Льва Троцкого…

Примаков стойко выдерживал пытки и никаких признаний не дал. Он несколько раз писал Сталину, доказывая свою невиновность и разоблачая своих истязателей: “Я не троцкист и не контрреволюционер, я преданный боец и буду счастлив, если мне дадут возможность на деле работой доказать это”. Все его письма позже нашлись в личном сталинском архиве. Ни одного ответа на них не последовало».