Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Ушедший сам

У нас, у членов политбюро, во время очной ставки присутствовали: я, Ворошилов, Молотов, Каганович, Андреев, Орджоникидзе, Жданов…

Голос с места. – Микоян.

Сталин. – Микоян. И у нас получилось впечатление такое: считать вопрос о Рыкове и Бухарине незаконченным. Продолжить дальнейшую проверку и очную ставку и отложить дело решением до следующего пленума ЦК.

Молотов. – Товарищи, есть желающие высказаться по поводу предложения товарища Сталина?

Петровский. – Принять.

Молотов. – Нет возражений? Тогда разрешите голосовать вопрос о том, чтобы обсуждение вопроса на настоящем пленуме считать законченным и пленум считать закрытым.

Петровский. – Заготовленные речи – отложить.

Молотов. – И построить в соответствии с теми данными, которые будут обнаружены.

Сталин. – О пленуме в газетах не объявлять.

Голос с места. – Рассказывать можно?

Сталин. – Как людей свяжешь? У кого какой язык. (Общий смех.)

Молотов. – Разрешите считать предложение принятым. Заседание пленума объявляю закрытым».

Постановление пленума гласило:

«Принять предложение т. Сталина: считать вопрос о Рыкове и Бухарине незаконченным. Продолжить дальнейшую проверку и отложить дело до следующего пленума ЦК».

А на листках настольного календаря Ильи Сельвинского появилась такая запись:

«12 декабря суббота

6 день шестидневки

Главлит запретил “Пао-Пао”…»

15 декабря 1936 года Николай Бухарин написал ещё одно письмо:

«Тов. И.В. Сталину.

Членам ПБ ЦКВКП(б).

Дорогие товарищи!

Сегодня в “Правде” появилась отрицательная статья, в коей бывшие лидеры правой оппозиции (а следовательно, очевидно, и я, Бухарин) обвиняются в том, что они шли рука об руку с троцкистами и диверсантами, гестапо и т. д.

Сим я ещё раз заявляю:

Ни словом, ни делом, ни помышлением я не имел и не имею ничего общего ни с какими террористами каких бы то ни было мастей. Я считаю чудовищным даже намёк на такое обвинение. Все последние годы я верой и правдой служил партии.

При всех и всяких обстоятельствах, везде и всюду, я буду настаивать на своей полной и абсолютной невиновности, сколько бы клеветников ни выступало против меня со своими клеветническими показаниями и как бы они ни прикрывали эту клевету “благородными” побуждениями.

С комм <���унистическим> прив<���е том>.

Н.Бухарин».

На этом письме Сталин написал главному редактору «Правды»:

«Тов. Мехлису. Вопрос о бывших правых (Рыков, Бухарин) отложен до следующего Пленума ЦК. Следовательно, надо прекратить ругань по адресу Бухарина (и Рыкова) до решения вопроса. Не требуется большого ума, чтобы понять эту элементарную истину. И.Сталин».

А минская газета «Звезда» 17 декабря, вспомнив про поэму о Сталине, которую Илья Сельвинский прочёл в феврале на писательском пленуме, привела слова поэта:

«Два года назад на I съезде колхозников-ударников я впервые увидел товарища Сталина. Я оказался в плену простоты и гениальности этого человека, оригинальности и человечности его отношения к людям. Вот тогда я и решил написать поэму о Сталине…

Над этой поэмой я работал более 2 годов».

И «Звезда» делала вывод:

«Поэт, чья повседневная работа не связана с героическим Советским народом, не смог бы дать сколько-нибудь сравнимый образ Сталина».

А в настольном календаре самого Ильи Сельвинского, начавшего переделывать (исправлять) запрещённую пьесу «Пао-Пао», появилась запись:

«19 декабря суббота

1 день шестидневки

Не бывать бы счастью, да Главлит помог: “Пао” получается на зло Ингулову – на большой. “Ура!”»

Сергей Борисович Ингулов тогда возглавлял Главлит. При нём по библиотекам и учреждениям стали рассылать списки книг, подлежащих изъятию и уничтожению.

В это время с многочисленных эстрад под оглушительные аплодисменты зрителей читалось стихотворение Владимира Маяковского «Столп», в котором очень злободневно звучали строки:

Илья Сельвинский в очередном письме в Ленинград сообщал:

«Английский режиссёр и поэт Моэм обратился ко мне с предложением перевести “Умку” на английский язык для постановки в Англии и Америке».

А в Москву из Франции продолжали поступать сообщения о том, что в белогвардейском Русском общевоинском союзе (РОВСе) стало известно о заговоре против Сталина, в котором участвуют советские « красные маршалы». И Сталин распорядился: председателя белогвардейского генерала Евгения Карловича Миллера похитить и доставить в Москву.

Вальтер Кривицкий:

«Похищение генерала Миллера планировалось на декабрь 1936 года…»

Однако по целому ряду причин намеченное похищение Миллера не состоялось.

А Яков Агранов в декабре 1936 года был назначен начальником Главного Управления государственной безопасности (ГУГБ НКВД СССР).

31 декабря газета «Правда» опубликовала очередное постановление ЦИК Союза СССР, отмечавшее операцию НКВД по снабжению республиканской Испании самолётами:

«О награждении за особые заслуги в деле борьбы с контрреволюцией тов. Серебрянского Я.И. орденом Ленина».

Елена Сергеевна Булгакова (жена писателя и драматурга) в последний день уходившего года записала в дневнике:

«Дай Бог, чтобы 1937-й год был счастливей прошедшего !»

Поэт Илья Сельвинский сочинил рифмованный тост, который занёс на последний листок настольного календаря:

Артист Московского театра Революции Дмитрий Николаевич Орлов, исполнявший в спектакле «Умка белый медведь» роль чукчи Умки, тоже оставил воспоминания:

«Добрым словом закончу 1936 год. У меня он прошёл под знаком “Умки”».

А драматург Александр Афиногенов записал в дневнике своё предчувствие:

«1937 год будет замечательным годом: 20-летие

Октябрьской революции, конец канала Москва-Волга, вторая очередь метро, сто лет со дня смерти Пушкина».

В январе 1937 года в первом номере журнала «Новый мир» была напечатана первая часть поэмы Ильи Сельвинского «Челюскиниана».

В связи с приближавшимся столетием со дня смерти Александра Сергеевича Пушкина 7 января собрался президиум правления Союза советских писателей в составе: Всеволода