Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Ушедший сам

Вызовите нас на соревнование с конструктивистами на любой завод, на любую фабрику, и мы посмотрим, у кого лопатки окажутся в пыли».

Весьма активный настрой Маяковского, трижды выступавшего на конференции МАПП, даёт основания предположить, что вступление к поэме «Во весь голос» было написано не только к открытию выставки, но приурочено ещё и к конференции, на которой должен был решиться вопрос о приёме поэта в Ассоциацию пролетарских писателей. Вот почему в этом вступлении нет ни « чувства одиночества », ни « отчуждённости» и нет «отчаяния», на которые указывал Бенгт Янгфельдт. Эти стихи так же энергичны и наступательны, как и прозаическое выступление Владимира Владимировича 8 февраля 1930 года.

Видимо, не случайно, 6 числа он продекламировал вступление в поэму, а через два дня произнёс практически то же самое, но только в прозе. Своей речью поэт хотел показать, что в РАПП вступил не робкий новичок, ещё не нюхавший пороха, а опытный боец, закалённый в многочисленных сражениях.

Он сразу обнаружил коварного « классового врага», которого не замечали беспечные рапповцы. И назвал его громогласно. Суровой прозой. А до этого, читая стихи, настолько выразительно указал на хорошо замаскированные вражеские окопы, что его вступление в поэму «Во весь голос» вполне можно причислить к специфическому литературному жанру – поэтическому доносу. Поэтому вряд ли можно согласиться с Александром Михайловым, назвавшим это произведение « величественным », « поэтически прозрачным» и « исповедально распахнутым в будущее выдающимся явлением литературы ».

К тому же надо иметь в виду, что обидчивый поэт Маяковский не мог смириться с тем, что о его пьесе «Клоп» уже все успели позабыть, а о «Командарме 2» продолжали высказываться. Журнал «Театр» во втором (февральском) номере неожиданно заявил:

«“Командарм” – философская трагедия о путях пролетарской революции.

Оконный и Чуб – два начала, ратоборствующие на всём протяжении трагедии за гегемонию в руководстве революционным движением. Знаменательно, что Сельвинский не даёт прямого ответа на вопрос, на чьей стороне социальная правда».

Разве мог Владимир Владимирович спокойно воспринимать такую похвальбу своего соперника-конструктивиста? Конечно же, нет. И он обрушился на него и его соратников.

О том, что в РАПП приняты новые члены, 10 февраля читателям сообщила и «Литературная газета», сопроводив эту новость такими словами секретаря Федерации объединений советских писателей (ФОСП) Владимира Сутырина:

«В случае с Маяковским вопрос чёток. У нас были и есть большие разногласия. Он честно заявляет о них, и мы понимаем, что в РАПП он будет занимать собственную позицию. Мы не сомневаемся в его субъективной искренности, объективно он был нам полезен и будет помогать двигать наше дело. Наша драка с ним по творческим вопросам есть и будет только дружеской».

Илья Сельвинский:

«В этот период мы с Маяковским всячески избегали друг друга, но я понимал, что он переживает самое трудное время за всю свою жизнь. Встретив однажды на Тверской А.Фадеева, я сказал ему:

– Что же вы думаете делать с Маяковским дальше?

– А что с ним делать? – удивился Фадеев.

– Да ведь он ради РАППа порвал с самыми лучшими своими друзьями – с Бриком, Асеевым, Кирсановым! А теперь что же? Группа поэтов организовалась, а его там нет. Одиночество всё-таки.

– Ну, это на первых порах неизбежно! – сказал Фадеев. – А Маяковскому ничего не будет. Плечи у него широкие».

Валентин Скорятин:

«Почти скандальное его вступление в РАПП сегодня выглядит как попытка ценой любых унижений продемонстрировать полную лояльность к режиму. Как человек Маяковский, возможно, этого и достигал. Но как творец он был уже неподвластен конъюнктуре».

Писатель Валентин Катаев в книге «Трава забвения»:

«Я думаю, он уже понимал, что, в сущности, РАПП такой же вздор, как и Леф. Литературная позиция – не больше ».

От этого внезапного и для многих неожиданного поступка Маяковского рефовцы (как о том записала в дневнике Лили Брик) находились « в панике ». Наиболее употребительным словом у них по отношению к своему бывшему лидеру было « предательство ». И Брики быстро нашли, чем этому « предателю » ответить.

Павел Лавут предположил, что о намерении Маяковского вступить в РАПП его коллеги по Рефу узнали накануне открытия выставки «20 лет работы»:

«Накануне произошла, очевидно, крупная размолвка: Маяковский решил перейти в РАПП, а его соратники восприняли такую акцию как измену, и в их глазах Маяковский выглядел в ту пору чуть ли не ренегатом».

Возмущению ошарашенных членов Рефа не было предела. Николай Асеев об уходе Маяковского из Рефа написал:

«…все бывшие сотрудники Лефа, впоследствии отсеянные им в Реф, взбунтовались против его самоличных действий, решив дать понять Маяковскому, что они не одобряют разгона им Рефа и вступления его без товарищей в РАПП.

Нам было многое тогда непонятно в поступках Владмира Владимировича, так как мы не знали, что определяло эти поступки…

Нам казалось это недемократичным, самовольным, по правде сказать, мы сочли себя как бы брошенными в лесу противоречий. Куда же идти? Что делать дальше? <���…> Идти тоже в РАПП? Но ведь там недружелюбие и подозрительность к непролетарскому происхождению».

Пожалуй, больше всех негодовал 23-летний Семён Кирсанов, с которым всего неделю назад (на открытии своей выставки) Маяковский демонстративно не поздоровался (не подал ему руки). И на конференции МАППа Владимир Владимирович сделал вид, что не замечает своего ученика.

В ответ Кирсанов сочинил стихотворение, в котором высказал всё, что думал относительно « предательского» поступка своего учителя.

Утром 8 февраля – в день, когда Маяковский собирался выступить в прениях по докладу о пролетарской поэзии – участники конференции знакомились с содержанием только-только вышедших газет. И на третьей (литературной) странице «Комсомольской правды» они обнаружили несколько до предела экспрессивных четверостиший под названием «Цена руки»: