Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Ушедший сам

«…как часто в последние годы жизни поэта ему приходилось выслушивать злые и недобросовестные нападки всяческой, по выражению Маяковского, “литературной шатии”. Как охотно многие литераторы и критики старались сделать по его адресу какое-нибудь обидное и недоброжелательное замечание, не упуская случая как можно больше ранить, уязвить и оскорбить поэта».

Но на этот раз « язвили » и « оскорбляли » Маяковского не литераторы, а студенты. Это была…

Даже обычно сдержанный в оценках Бенгт Янгфельдт и тот, говоря об участниках того вечера, был вынужден признать, что…

«…некоторые пришли только для того, чтобы его шпынять».

Из зала передали записку, Владимир Владимирович развернул её и прочёл:

«– Верно ли, что Хлебников – гениальный поэт, а вы, Маяковский, перед ним – мразь?»

Тон заданного вопроса переходил все рамки приличия. Но Владимир Владимирович спокойно ответил:

«– Я не соревнуюсь с поэтами, поэтов не меряю по себе. Это было бы глупо. <���…> У нас, к сожалению, мало поэтов. На сто пятьдесят миллионов населения должно быть, по крайней мере, сто пятьдесят поэтов, а у нас их – два, три.

Крики:

– Какие? Назовите! Перечислите!

Маяковский:

– Хороший поэт Светлов, неплохой поэт Сельвинский, хороший поэт Асеев.

Голоса:

– Сколько насчитали? Себя исключаете?

Маяковский иронически:

– Исключаю».

Слово предоставили молодому человеку, который назвался студентом Зайцевым. Маяковский предупредил:

«– Мы разговаривать будем так: товарищ выступает, а я сразу буду на выступление отвечать ».

После этих слов Славинский записал:

«Маяковский сходит вниз, садится на ступеньку трибуны, сидит с закрытыми глазами, прислонившись к стенке, едва видимый некоторым из публики. Мне стало страшно. Владимир Владимирович не держится на ногах и не просит принести стул. Я хотел принести стул, но посчитал неудобным бросить обязанности ведущего протокол. Я подумал: "Вот она – голгофа аудитории "».

Тем временем студент Зайцев поднялся на трибуну и сразу заявил:

«– Товарищи! Рабочие не понимают Маяковского из-за Маяковской манеры разбивать строчки лесенкой !»

Дальше, по записи Славинского, произошло следующее:

«На трибуне – поэт. Он отвечает наглецу:

– Лет через пятнадцать-двадцать культурный уровень трудящихся повысится, и все мои произведения станут понятны всем.

Поэт уступает место следующему наглецу из студентов, Михееву. Этот говорит:

– Пусть Маяковский докажет, что его через двадцать лет будут читать !»

В зале засмеялись. Это воодушевило «студента Михеева», и он потребовал:

«– Если товарищ Маяковский не докажет этого, ему не стоит заниматься писанием !»

Зал ответил дружным хохотом.

Председательствующий передал Маяковскому записку, которую тот зачитывает вслух:

«– Какова идея стихотворения «Солнце»?

Ответ:

– Это стихотворение шуточное. Основная его мысль – свети, несмотря на безрадостную действительность!

Михеев, стоявший на лесенке трибуны:

– Как безрадостную ?».

Удивительная подробность. Поэт, воспевавший жизнь страны Советов, провозглашавший в стихах и в прозе, что в стране Советов жить «хорошо», вдруг заявил о « безрадостности » этого существования.

На трибуну поднялся ещё один юноша, который, назвав себя «студентом Макаровым », принялся рассуждать прокурорским тоном:

«– Маяковский – поэт! А я люблю поэзию. Люблю читать стихи. Я люблю всех поэтов, могу читать любого. (Смех.) Маяковского я не мог читать ни в какой аудитории. А я ничего декламирую.

Слушатели смеются, шумят, говорить не дают. Болван онемел, но с трибуны не сходит».

Обращает на себя внимание одно весьма удивительное обстоятельство. Пожалуй, впервые перед нами – отчёт о выступлении Маяковского, в котором названы фамилии тех, кто выкрикивал из зала свои антимаяковские реплики. И фамилии эти поражают своей неожиданной простотой: Зайцев, Михеев, Макаров. Озадачивает также слаженность, с которой каждый выступавший сначала интеллигентно представлялся, а затем произносил какую-нибудь дерзость в исключительно грубой форме.

Подобная согласованность была очень популярна на массовых мероприятиях тех лет. Её часто использовали на партийных съездах, на которых делегатов от какой-нибудь группировки собирали перед заседанием и подробнейшим образом разъясняли им, чьи выступления необходимо ошикивать, освистывать, прерывать ехидными репликами и каверзными вопросами, а чью речь дружно и радостно поддерживать. Заранее подготовленные тексты выкриков, реплик и вопросов раздавались делегатам. Им также представляли того, кто, сидя на каком-нибудь видном месте, будет подавать сигналы: скажем, если он подкручивает ус, надо громко аплодировать, а если поглаживает шевелюру, то следует свистеть, топать ногами и выкрикивать всякие дерзости.

Ход встречи Маяковского со студентами, описанной Славинским, даёт все основания предположить, что она была организована каким-то партаппаратчиком, поднаторевшим в организации травли оппонентов. В той дружной агрессивности, с которой часть зала старалась оскорбить и унизить поэта, Славинский тоже, видимо, углядел что-то неестественное и перестал в своих записях указывать « простые славянские фамилии » тех, кто продолжал громко выкрикивать свои дерзкие реплики.

Кстати, и Павлу Лавуту тоже…

«Иногда казалось, что одно и то же лицо настигает Маяковского в разных городах – до того были порой похожи одна записка на другую. Он разил таких „записочников“ острым словом, но они всплывали снова и снова».

Виктор Славинский:

«Из последних рядов – женский голос нахально и пискливо:

– А что вы написали о Ленине?

Поэт вытесняет предыдущего оратора, пытавшегося говорить, объявляет:

– Я читаю о смерти Ленина!

Излагает план поэмы и начинает читать со слов: «Если бы выставить в музее плачущего большевика…» – читает до конца. Читает с потрясающей силой. Слушатели отвечают бурными аплодисментами. Все взволнованы.

Вытесненный с трибуны болван появляется снова и заявляет:

Маяковский говорит, что уже двадцать лет пишет. Но он много говорит о себе, много себя восхваляет. Нужно бросить это дело. Маяковскому нужно заняться настоящей работой"».

Бросается в глаза явная несогласованность того, о чём заявил выскочивший на трибуну парень, с только что прочитанным фрагментом поэмы, в котором речь шла о смерти Ленина. Видимо, молодые люди, присланные, чтобы поиздеваться над поэтом, просто выходили по очереди, оглашая то, что им было велено огласить.