Наталья Черникова - Император Всероссийский Николай II Александрович

Митинг у здания Государственной думы в дни Февральской революции.

Все произошедшее за эти два дня сильно повлияло на императора. «Кругом измена, и трусость, и обман!» – записал он в дневнике в ночь на 3 марта. Но внешне бывший царь сохранял полное спокойствие, что заставило одного старого генерала оскорбленно заметить, что Николай II «отказался от Российского престола просто, как сдал эскадрон». Только знавшие его люди видели, как одеревенело его лицо, каким нервным движением доставал он папиросу, как необычно сосредоточен был, стараясь не выдать напряжения.

Как, наверное, всякий монарх, Николай II мечтал пожить как частный человек. И вот – свершилось. Император перестал быть императором. О чем мечтал он, на что рассчитывал, как представлял себе жизнь после трона? Первым его решением было вернуться в Ставку, чтобы попрощаться с войсками. Дальнейшие планы включали поездку в Крым, куда врачи рекомендовали повезти только что перенесших корь детей, а потом он хотел «совершенно частным лицом» поселиться в Костромской губернии.

Все эти расчеты рассыпались уже на следующий день, когда был опубликован манифест Михаила Александровича, в котором он соглашался принять престол только в том случае, если такое решение примет Учредительное собрание, а до тех пор призывал всех граждан подчиниться Временному правительству. Этот манифест положил конец монархии в России и во многом предопределил печальную судьбу всех, так или иначе связанных с уходящим строем. Николай Александрович узнал о содержании манифеста в Могилеве и пришел в ужас. Но что он мог сделать? Он попытался было сказать начальнику штаба Алексееву, что в этом случае готов пожертвовать сыном и передать престол ему, но после опубликования двух манифестов это решение уже запоздало.

4 марта состоялась передача фронта. Она прошла очень просто. Все еще остававшийся главнокомандующим бывший император взял лист бумаги и написал: «Сдал фронт. Николай». Ниже генерал Алексеев подписал: «Принял фронт. Алексеев».

Николай Александрович пробыл в Ставке до 8 марта: встречался с приехавшей матерью, принимал генералов, гулял. Он ждал ответа от Временного правительства. Царь хотел получить личные гарантии, свободный въезд в Царское Село и разрешение жить в резиденции до полного выздоровления детей, затем свободный проезд до Романова на Муроме для отъезда в Англию, а после окончания войны – разрешение постоянно жить в Ливадии. 6 марта он получил положительный ответ на первые три просьбы. Но в тот же день Исполнительный комитет Петроградского совета рабочих и солдатских депутатов узнал, что «министры-капиталисты», как называли членов Временного правительства, собираются выпустить царя за границу. Реакция была настолько агрессивной, что Временное правительство пошло на уступки и приняло решение об аресте «Николая Романова». 8 марта в Могилев с указом об аресте бывшего императора прибыли уполномоченные Временного правительства, и Николай Александрович покинул Ставку.

Бывший царь и его семья провели под арестом в Царском Селе почти 5 месяцев, хотя дети окончательно поправились уже к концу апреля. Жили в своих старых комнатах в левом крыле Александровского дворца. Гулять можно было выходить только с разрешения коменданта, который назначал охрану – 5–6 солдат. Неоднократно приезжал министр юстиции Ф. А. Керенский, говорил о будущем переезде, но сообщения его не содержали ничего определенного. Жизнь между тем дорожала. Суммы, которые еще переводили со счетов упраздненного министерства двора, постоянно сокращались. Надо было начинать самим заботиться о своем содержании. Может быть, поэтому и возникла идея создать свой огород. Получили разрешение коменданта, и 28 апреля на парковой лужайке, напротив окон личных покоев императрицы Марии Фёдоровны, начались работы. Снимали дерн, удобряли и рыхлили землю, делали грядки, всего 65 штук. Караульные солдаты и офицеры заинтересовались, советовали, а иногда принимались за работу и сами. Посадили картошку, морковь, капусту, свеклу, репу…

Вторым делом после «огородной страды» стала заготовка дров. Отопление во дворце уже не работало, стоило позаботиться о будущей зиме, тем более что не ясно было, удастся ли покинуть Царское до наступления холодов.

О скором отъезде они узнали в конце июля, но только в поезде им сказали, что местом их ссылки определен Тобольск. Выехали рано утром 1 августа. С царской семьей ехало 39 человек свиты и прислуги, решивших сопровождать бывших самодержцев. Вечером 4 августа были в Тюмени, где пересели на пароход и по рекам Туре и Тоболу двинулись к Тобольску. Во второй половине дня 5 августа показалось большое село. Это было Покровское, родина Григория Распутина. С парохода виден был его двухэтажный дом. Могла ли императрица не вспомнить в эти минуты предсказание «дорогого Друга», что она обязательно побывает у него на родине… перед смертью.

Николай II в Царском Селе после отречения. 1917 г.

В Тобольске «гражданина Романова с семьей» поселили в бывшем губернаторском доме, а теперь «Доме Свободы». Здесь, как и в Царском, было множество ограничений. Гулять можно было только во дворе, который был отгорожен от улицы высоким деревянным забором. В церковь можно было ходить только на утреннюю службу и только под охраной. Не хватало денег, и императрица потихоньку продавала через горничных захваченные с собой из Петербурга платья, вязала, штопала износившееся белье. С 1 марта 1918 г. Романовы были переведены на «солдатский паек» – 600 рублей на человека в месяц. Снова нужно было сокращать расходы. На семейном совете решили отказаться от кофе и масла. Кроме того, пришлось рассчитать 10 человек прислуги, приехавшей с ними и Петрограда. Они чувствовали бы себя совсем отрезанными от мира, если бы не газеты да редкие письма родных.

Николай II внимательно следил за новостями. Он знал, что начатое в июне 1917-го наступление русской армии захлебнулось, что страна все больше скатывается в хаос, а в армии царит разложение, что в октябре к власти пришли какие-то большевики, заключившие мир с Германией в то время, когда значительная полоса русской территории была захвачена немецкими войсками. Все это казалось бывшему императору кошмаром. И он все больше корил себя за то, что тогда, в Пскове, поддался на уговоры, побоялся, что его сопротивление может привести «к гражданской войне в присутствии неприятеля, и не пожелал, чтобы кровь хотя бы одного русского была пролита за него». Теперь он видел, что его самоотречение было бесполезно, и, думая о благе своей родины, он на самом деле оказал ей плохую услугу. «Эта мысль, – писал сопровождавший императорскую семью в ссылку П. Жильяр, – стала преследовать его все сильнее и впоследствии сделалась для него причиной великих нравственных терзаний».