Игорь Каберов - В прицеле свастика

От пяти до семи вылетов сделал в тот день каждый из наших истребителей. А сбить удалось только два вражеских самолета — Ю-87 и «Хеншель-126» (он корректировал огонь фашистской артиллерии в районе Красного Села). Ю-87 был сбит нашим командиром Владимиром Халдеевым, а эта «каракатица» — «хеншель» — мной и Костылевым.

При весьма загадочных обстоятельствах гитлеровцы потеряли истребитель Ме-109. Неожиданно в ходе боя никем из нас не атакованный вражеский летчик выбросился из кабины своего истребителя и раскрыл парашют. Самолет винтом пошел к земле и упал на нашей территории. Скорее всего, он был подбит и стал неуправляемым. Другие Ме-109 вышли из боя (по-видимому, у них закончилось горючее). Воспользовавшись паузой, мы с Костылевым решили подойти к парашютисту и посмотреть, жив ли он. Костылев, сбавив скорость, плотную прошел мимо него. Следуя за Егором, я увидел, как фашист вдруг вскинул руку. Этот жест очень напоминал фашистское приветствие. «Вот до чего вымуштрован, подлец! — подумал я про него. — Через несколько минут будет в плену, но и тут продолжает кривляться, да еще кричит небось свое урацкое „Хайль Гитлер!“.

Впрочем, нет, я ошибся. Дело было гораздо серьезней. Костылев вдруг резко отвернул машину в сторону.

— Он стреляет! — крикнул мне Егор по радио, — Уходи! У меня уже дырка в кабине... Да еще и в руку попал, гад...

Возмущению нашему не было предела. Перед нами был вооруженный фашист. Как он станет вести себя там, на земле, когда к нему попытаются подойти наши солдаты? Скольким из них будет стоить жизни эта попытка?.. Нет уж, пусть-ка лучше фашист расстанется с жизнью. Мы в мгновение ока распороли его парашют.

Трудным, очень трудным был тот сентябрьский день. Но зато в конце его нас ждала радость.

Было уже десять часов вечера, когда в землянку вошел обросший щетиной, изнуренный до крайности человек. Высокий, с ястребиным взглядом, он был похож не абрека Заура из одноименного довоенного фильма.

— Капитан Уманский!

Мы бросились к нему, что называется, ошалев от неожиданности.

Да, это был Уманский. Где-то в районе огромного Порзоловского болота пересек он линию фронта и пришел на свой аэродром. Многое пришлось пережить нашему командиру. Он опустился на парашюте во вражеском тылу. Днем Уманский прятался в лесу или в зарослях кустарника, ночью шел, минуя населенные пункты, держа курс на север, к линии фронта. Всего шестнадцать километров отделяли место приземления от территории, не занятой врагом. Но чтобы пройти это расстояние, потребовалось трое суток!

И вот он, родной аэродром, землянка, часовой у входа в нее. Позже Уманский рассказывал, как он был взволнован в ту минуту,

— Стою, прислушиваюсь к тишине аэродрома, — говорил он. — Сердце так и стучит от радости. Попросил у часового закурить, спрятал папиросу в рукав, жадно втянул дым. Дома! От радости хотелось обнять и этого сдержанного паренька часового, и вообще все вокруг: землю, деревья, небо. Постоял у дверей, провел ладонью по густой щетине бороды, _подумал: «Узнают ли?» Узнали...

Известие о возвращении Уманского с быстротой молнии облетело эскадрилью. Люди один за другим заходят в землянку. А он все еще как бы не верит, что пришел наконец домой.

— Раздевайтесь, товарищ командир. Сейчас вам принесут поесть.

— А я сыт, — говорит он. — Не беспокойтесь. У меня даже есть неприкосновенный запас...

Уманский вытаскивает из кармана и высыпает на стол горсть зерен ржи, ягоды клюквы, брусники.

А тут вот, — он кладет на бумажную скатерть замусоленный огрызок брюквы, сдувает с него табачную пыль, — все витамины, заметьте!..

— Да, с таких харчей, товарищ капитан, и ноги протянуть не долго.

— Наоборот, без них можно было протянуть...

Командир подкрепился, побрился, сверил свои часы с нашими, доложил о своем прибытии в штаб полка, начал у нас расспрашивать, как идут дела в эскадрилье.

Мы поговорили, погоревали о погибших товарищах. Потом Уманский стал рассказывать обо всем, что произошло с ним после потери самолета:

— Приземлился я в лесу. Снял с дерева парашют, спрятал его в кустах и пошел на север. Документы уничтожил, оставил только партбилет — вот он. Думал спрятать его. А куда? Кругом лес, болото. Да и фашисты где-то рядом. Когда стало темно, вышел на дорогу.

Хотел перебежать ее и вдруг слышу: «Хальт!» Потом щелкнул затвор и стало тихо. Я замер, тихонько пополз обратно. Почти трое суток прятался в канаве, укрываясь листьями. По дороге бесконечным потоком шли машины, войска. Гитлеровцы-автоматчики прочесывали лес. Только прошлой ночью удалось перейти дорогу. Напился в болоте и шел, шел. Встретился с лесником, подкрепился у него. Вечером мальчишка, внук этого доброго человека, вывел меня к аэродрому...

ли, погоревали о погибших товарищах. Потом Уманский стал рассказывать обо всем, что произошло с ним после потери самолета:

— Приземлился я в лесу. Снял с дерева парашют, спрятал его в кустах и пошел на север. Документы уничтожил, оставил только партбилет — вот он. Думал спрятать его. А куда? Кругом лес, болото. Да и фашисты где-то рядом. Когда стало темно, вышел на дорогу.

Хотел перебежать ее и вдруг слышу: «Хальт!» Потом щелкнул затвор и стало тихо. Я замер, тихонько пополз обратно. Почти трое суток прятался в канаве, укрываясь листьями. По дороге бесконечным потоком шли машины, войска. Гитлеровцы-автоматчики прочесывали лес. Только прошлой ночью удалось перейти дорогу. Напился в болоте и шел, шел. Встретился с лесником, подкрепился у него. Вечером мальчишка, внук этого доброго человека, вывел меня к аэродрому...

Возвращаясь с боевого задания, я еще с воздуха заметил на земле возле нашей стоянки самолет И-16. Кто это к нам пожаловал? Планирую и вижу на борту «ястребка» написанный во весь фюзеляж номер: «41». Знакомый самолет. Где-то я его уже видел. Приземлился, а сам все думаю: «Сорок первый номер… Где-то я с ним встречался…» И вдруг вспоминаю снимок, напечатанный в одной из флотских газет. На снимке-то я и видел И-16 № 41. Бринько, вот кто к нам прилетел! Летчик с Ханко — Герой Советского Союза старший лейтенант Бринько! Впрочем, говорят, он уже капитан…

Выключаю мотор, выскакиваю из кабины и, доложив командиру о результатах вылета, бегу к И-16, Около машины собрались люди. Вижу старшего лейтенанта Алексеева, кого-то из летчиков третьей эскадрильи, наших техников. Следом за мной к самолету подходит и Егор Костылев. Алексеев, Бринько и Костылев — старые друзья.

— Сколько лет, сколько зим! — обнимает гостя Егор. — Поздравляю, дружище, поздравляю.

Бринько, не снимая с себя парашюта, садится на траву, обхватывает руками колени. Завязывается разговор о друзьях-товарищах, о довоенных днях.