Николай Зенькович - Покушения и инсценировки: От Ленина до Ельцина

… В процессе следствия мне было предъявлено обвинение в переписке якобы с моим родственником, грузинским меньшевиком Гегечкория, который находится в эмиграции в Париже. Я его не знала, никогда не видела, он не является моим родственником и я ни в какой переписке с ним не находилась и не могла находиться…

… Действительным страшным обвинением ложится на меня то, что я более тридцати лет (с 1922 года) была женой Берия и носила его имя. При этом, до дня его ареста, я была ему предана, относилась к его общественному и государственному положению с большим уважением и верила слепо, что он преданный, опытный и нужный для Советского государства человек (никогда никакого основания и повода думать противное он мне не дал ни одним словом). Я не разгадала, что он враг Советской власти, о чем мне было заявлено на следствии. Но он в таком случае обманул не одну меня, а весь советский народ, который, судя по его общественному положению и занимаемым должностям, тоже доверял ему.

Исходя из его полезной деятельности, я много труда и энергии затратила в уходе за его здоровьем (в молодости он болел легкими, позже почками). За все время нашей совместной жизни я видела его дома только в процессе еды или сна, а с 1942 г., когда я узнала от него же о его супружеской неверности, я отказалась быть ему женой и жила с 1943 г, за городом вначале одна, а затем с семьей своего сына. Я за это время не раз ему предлагала, для создания ему же нормальных условий, развестись со мной с тем, чтобы жениться на женщине, которая может быть его полюбит и согласится быть его женой. Он мне в этом отказывал, мотивируя это тем, что без меня он на известное время может выбыть как-то из колеи жизни. Я, поверив в силу привычки человека, осталась дома с тем, чтобы не нарушать ему семью и дать ему возможность, когда он этого захочет, отдохнуть в этой семье. Я примирилась со своим позорным положением в семье с тем, чтобы не повлиять на его работоспособность отрицательно, которую я считала направленной не вражески, а нужной и полезной.

О его аморальных поступках в отношении семьи, о которых мне также было сказано в процессе следствия, я ничего не знала. Его измену мне, как жене, считала случайной и отчасти винила и себя, т, к, в эти годы я часто уезжала к сыну, который жил и учился в другом городе.

Считая себя абсолютно невиновной перед советской общественностью, перед партией, я беру на себя непозволительную смелость обратиться к вам, к партии с просьбой возбудить ходатайство перед Генеральным прокурором Советского Союза Руденко, чтобы мне не дали умереть одинокой, без утешения сына своего и его детей в тюремной камере или где-нибудь в ссылке. Я уже старая и очень больная женщина, проживу не более двухтрех лет и то в более или менее нормальных условиях. Пусть меня вернут в семью к сыну моему, где трое моих маленьких внучат, нуждающихся в руках бабушки…

… Если же прокурор все-таки найдет, что я в какой-то степени причастна к вражескому действию против Советского Союза, мне остается просить его только об одном: ускорить вынос заслуженного мною приговора и его исполнение. Нет больше сил выносить те моральные и физические (по моей болезни) страдания, с какими я сейчас живу.

7 января 1954 г.

(Центр хранения современной документации. Ф. 5, от. 30, д. 75, лл. 12-17)

Из интервью М. Г. Хижняка газете «Вечерняя Москва»

(Полковник в отставке. В 1953 году — майор, комендант штаба Московского округа войск ПВО. В течение шести месяцев, со дня ареста Берии до его последнего часа, неотлучно находился с ним.)

Двадцать шестого июня в 21.15 раздался звонок в коридоре, я открыл дверь: стоит капитан и говорит, чтобы я явился срочно в штаб, меня вызывает командующий округом генерал-полковник Москаленко… Быстренько оделся и явился к генералу Баксову Николаю Ивановичу, начальнику штаба округа. Он меня спросил, знаю ли я, как на машине проехать в Кремль, к Боровицким воротам. Я сказал, что знаю.

— Пойдем к командующему войсками.

Командующий войсками округа генерал-полковник Москаленко Кирилл Семенович опять меня спросил, знаю ли я, как проехать.

— Хорошо, — сказал он. — Берите в роте охраны пятьдесят солдат с автоматами, подберите самых надежных. Садитесь в машины и направляйтесь к Боровицким воротам. Там вас встретит генерал Баксов…

… Подъехал к воротам Кремля, где встретил меня генеаал Баксов. Проехали внутрь, подъехали к одному из зданий. Генерал Баксов подвел меня к автомашине «ЗИС110» с правительственной сиреной и сказал: «Когда выйдет из здания группа генералов во главе с командующим генерал-полковником Москаленко и сядет в машину, будьте бдительны: всеми силами охраняйте машину и сидящих в ней людей и следуйте за ними».

Через несколько минут вышли из здания генералы Москаленко, Баксов, Батицкий, полковник Зуб, подполковник Юферев — адъютант командующего, полковник Ерастов. Среди них Берия. В автомашину слева от Берии сел Юферев, справа — Батицкий, напротив Зуб и Москаленко. Тронулись. Впереди — «ЗИС-110», за ним — автомашины с пятьюдесятью автоматчиками. Минут через сорок-пятьдесят приехали на гарнизонную гауптвахту.

— Вы знали, направляясь в Кремль, что арестован Берия?

— Нет. Но когда я туда приехал, мне Баксов сказал: «Арестовали Берию, сейчас его приведут…» Двадцать седьмого вызвал меня командующий и сказал, что мне поручен уход за Берией. Я должен готовить пищу, кормить его, поить, купать, стричь, брить и, по его требованию, ходить с дежурным генералом на его вызов…

— Как вы лично познакомились с Берией? Как это произошло?

— Когда командующий сказал, что я прикреплен к нему, мне сказали: «Несите пищу». Пошли генерал Баксов, полковник Зуб, и я понес пищу. Вместе с ними.

— Какую пишу?

— Хорошая пища, из солдатской столовой. Он сидел на кровати, упитанный такой мужчина, холеный, в пенсне. Почти нет морщин, взгляд жесткий и сердитый. Рост примерно 160-170 сантиметров. Одет в костюм серого цвета, поношенный. Сперва он отвернулся, ни на кого не смотрел. Ему говорят: «Вы кушайте». А он: «А вы принесли карандаш и бумагу?» «Принесли», — ответил командующий. Он тут же начал писать… Когда я дал ему кушать, он эту тарелку с супом вылил на меня — взял и вылил. Все возмутились. Строго предупредили. Но бумагу и карандаш ему оставили. В тот раз есть он вообще не стал…

— Вы ежедневно были у него?

— Я был ежедневно, до двенадцати раз в сутки. Скоро его перевели в штаб округа на улице Осипенко, 29. Там мы пробыли три-четыре дня, а потом там же перевели в бункер большой, где был командный пункт, во дворе здания штаба…

— Сколько суд продолжался?

— Больше месяца. Ежедневно, кроме суббот и воскресений. Они работали с 10 до 18-19 часов. Конечно, с перерывом на обед…