Иван Иванов - Анафема: хроника государственного переворота

Перекусил бутербродами в помещении столовой с Преподавателем. Пятидесятилетний интеллигент, он неожиданно рассказал, что нашими тревожными ночами переживал небывалый душевный подъем как свидетель исторических событий, никогда в жизни он не предполагал, что ему доведется стать очевидцем такого перелома. Ему — добровольному заложнику обстоятельств — в такой ситуации вполне можно было подумать о похоронах, проститься мысленно с женой и детьми, а он оказался таким романтиком.

С этой точки зрения мне не приходило в голову оценивать наше возможное уничтожение. Скорее, в суете и постоянном кружении по кабинетам «исторических» личностей появилось убеждение, что никакие власти не стоят тех людей, что собрались здесь. Многие были яркими личностями. Мне первый раз в жизни повезло немного пожить в таком богатом окружении по-настоящему независимых людей. Поэтому часто по ночам появлялось чувство горечи и возмущения, что огромное количество светлых и гордых голов срубят по приказу какого-то полутрупа с больным мозгом и его безмозглого окружения.

Именно из-за опухоли мозга в нашем окружении любителя неограниченной власти прозвали Туловищем.

Данные Пономарева, что кремлевский заговорщик давно практически недееспособен из-за болезни головного мозга, были известны из двух медицинских источников. В бытность свою руководителем МГК КПСС он обращался к главному московскому наркологу. Нарколог тот уже вышел на пенсию и не особо держал язык за зубами. На основании проведенного тогда исследования врач утверждал, что из-за полученной в юности травмы черепа, а также возникшего осложнения в мозгу после воспаления среднего уха, Ельцин испытывает настолько сильные головные боли, что вынужден применять сильнодействующие транквилизаторы. Но известно, что медикаментам он предпочитает большие дозы алкоголя. Вторым подтверждением были результаты медицинского обследования в 4-м ГУ Минздрава. Невролог «кремлевки» составил даже письменное медицинское заключение, что из-за сильных головных болей, вызванных травмой, выдвиженец Политбюро ЦК КПСС не способен работать более 2-х часов в сутки.

Мои высокие оценки защитников парламента, естественно, не говорят о том, что у людей не было человеческих слабостей и недостатков. Были, конечно. Вспоминается, например, такой случай.

Молодого Полковника отметил Ачалов, подчеркнув перед своими гостями: «Какие люди у нас! Боевые офицеры!» Полковника как подменили. Он мгновенно превратился в начальника, устроив грубые разносы почти всем своим вчерашним товарищам. Сначала ко мне прибежал Офицер, по чьей рекомендации Полковник — его земляк — и был взят для работы в штабе. Его трясло, так как после грубого разговора гражданские пытались по приказу Полковника отобрать у него автомат. Пришлось вмешаться, чтобы оружие вернули. Следом он обидел наших солдат, чьи автоматы были отобраны и переданы взводу гражданских добровольцев из «баркашовцев». Неправильно оценив конъюнктуру, Полковник «наехал» даже на Ивана, который никогда не искал для себя корысти в близости к начальству. За Ивана, известного не меньше, чем Сергей Парфенов, многие сразу могли оторвать голову обидчику, что чуть и не произошло. Майор Саша и Преподаватель сидели подавленные. Мне пришлось попросить их в интересах дела потерпеть и не уходить. Наш братский коллектив дал трещину.

Стало противно наблюдать такие метаморфозы. Я сообщил Полушефу, что работа секретариата налажена, и Полковник как дежурный офицер справляется, а мне жизненное кредо не позволяет работать с дураками. Отныне буду отвечать только за охрану.

Офицер-земляк тогда не мог успокоиться до тех пор, пока, кипя, не доложил об изъятии оружия Макашову. Альберт Михайлович отвел Полковника в сторону и высказал прямо в лицо, как всегда, точную и четкую оценку его поведения, напомнив тому, что сам он, даже будучи генерал-полковником и командующим округом, никогда не позволял себе неуважительно обращаться с младшими по званию, не считал зазорным обращаться к солдатам и офицерам на «Вы», а приказы начинать словами «Прошу Вас». Полковник дал неудачные объяснения по ситуации, но держался достойно как офицер-афганец, в конце сказав, что за должностью не гонится, готов служить и рядовым.

После этого микроклимат в нашем коллективе был восстановлен.

Полковник держался мужественно во время всех наших действий, и дай Бог, чтобы чудо позволило ему, майору Саше, прямолинейному «баркашовцу» и другим участникам тех незначительных конфликтов избежать расстрела. На это мало надежды, так как офицеров и людей в камуфляжной форме расстреливали даже после взятия в плен. Сдавшихся десантникам омоновцы расстреливали на стадионе около бассейна за военную форму или подозрительный вид, за одно резкое слово, за отказ держать руки за головой. ( По ориентировочным данным , на стадионе «Асмарал» расстреляли до 160 человек. Свидетели-очевидцы из «Белого дома» и окрестных домов показали, как это происходило: примерно до 2.00 5 октября на стадионе расстреливали — партиями — сначала 10—15 минут дружно били из автоматов взводом или ротой, потом «работали» двумя пулеметами, затем цикл снова повторялся. Запротоколировано участие в ночных расстрелах неустановленных гражданских лиц с автоматами АКМ, одетых в кожаные куртки. ) Расстреливали и сдавшихся под гарантии «Альфы», часть из которых растерзали и добили ОМОН и ГУО. ОМОН убивал пленных, а перед расстрелом насиловал женщин, оказывается, не по злобе. Просто они осваивали новые рыночные отношения.

Перед расстрелом многих раздевали по пояс — мародеры заставляли снимать куртки и верхнюю одежду, чтобы не попортить добычу. Если подтвердится информация, что за каждую голову убитого офицера или «баркашовца» генерал-майором МВД Огородниковым омоновцам была назначена твердая такса, то расстрел раздетых гарантировал получение этой платы, ибо позволял предъявить неоспоримые доказательства своего участия в уничтожении.

Вскоре после этого случая Полушеф ввел в секретариат еще троих действующих офицеров. Это делало наш условный штаб все более и более похожим на армейское заведение и знаменовало переход от первоначального вынужденного латания дыр и голого энтузиазма к профессионализму и действовало успокаивающе. Замечу, что близкие друзья еще в первые дни, одинаково начиная со слов, что не желают сказать ничего плохого лично обо мне, доверительно замечали, что если один генерал-полковник сам бегает с автоматом и расставляет посты, а охраной второго ведает гражданский, то дело можно считать проигранным.