Игорь Бунич - Быль беспредела, или Синдром Николая II

— Я люблю тебя, — сказал Сергей Наде — и буду счастлив, если ты станешь моей женой.

Надя некоторое время сидела молча. Потом, волнуясь, стала говорить о том, что вряд ли Сергея устроит жена, днями и ночами пропадающая на работе, которую она любит и не желает от нее отказываться. Видимо, она была захвачена врасплох решительной атакой Куманина и выставляла столь неубедительные доводы, чтобы успокоиться. Она даже сказала какую-то казенную фразу о том, что дети — будущее нашей Родины и от их воспитания во многом зависит судьба страны через двадцать-тридцать лет. Тут же напомнила Куманину, что и его отец воспитывался в одном из подобных интернатов. Оказалась не совсем типичной реакция женщины, которой только что объяснились в любви.

— Из всего этого, — вздохнув, сказал Куманин, — можно сделать только один вывод: я тебя как твой будущей муж не устраиваю. Другими словами, ты меня не любишь. Хорошо, что хоть в этом вопросе достигнута ясность.

— Сережа, — Надя повернулась к нему, и он заметил матовый блеск ее влажных глаз в полумраке машины, — ты мне очень нравишься. Был момент, когда я была в тебя очень влюблена, очень. И сейчас… — Она осеклась и уже более твердым голосом продолжала: — Но твоей женой я не стану. Никогда…

— Почему? — почти зарычал Сергей. — Только, пожалуйста, не надо снова о детях. Дети — не причина.

Объяснение в любви уже переходило в нечто, отдаленно напоминающее допрос.

— Хорошо, — ответила Надя, — я тебе скажу, почему, если ты пообещаешь, что не обидишься на меня. Я к тебе очень хорошо отношусь, и мне не хотелось бы обидеть тебя.

Если Сергей уже переходил на профессиональный язык допроса, то Надя — на методы работы с малышами, когда нужно объяснить им их недостатки и при этом не обидеть.

— Я обижусь, — глухо произнес Куманин, — если единственная причина твоего отказа — необходимость постоянно заботиться о подрастающем поколении будущих строителей коммунизма…

— Я никогда не выйду замуж за офицера КГБ, — как-то просто, без тени злости или даже раздражения, сказала Надя. — Мне будет стыдно кому-нибудь сказать, где работает мой муж. Сережа, ты всегда был умным, талантливым парнем. Помнишь, как ты играл на гитаре на школьных вечерах? Неужели тебе нравится то, что ты делаешь?

Обсуждать с кем бы то ни было подобные вопросы в КГБ категорически запрещалось. Требовалось также немедленно докладывать о тех, кто подобные вопросы осмеливался задавать или пытался навязать.

Куманин, кстати, совершенно не был уверен в том, что Надежда не работает на какого-нибудь опера, курирующего интернаты в этом районе столицы, и завтра весь их разговор (с пикантными комментариями) не ляжет на стол его начальника.

Ошеломленный, он молчал, не зная что сказать.

— Ты помнишь происшествие у нас в интернате? — продолжала Надя, — то происшествие, благодаря которому мы снова встретились. Прокуратура тогда точно установила, что детей купили за громадные деньги какие-то негодяи, чтобы испробовать, как доноров для пересадки органов. Прокуратура уже вышла на след этих людей, когда вмешались вы и прекратили дело. Вы превратили всех нас в каких-то белых мышей, на которых можно проводить любые опыты, поступать с ними по своему усмотрению, ведь они, то есть мы, постоять за себя не смогут и жаловаться им некуда. Я тогда чуть не сошла с ума, с собой хотела покончить. А у вас? Ни у кого даже бровь не дрогнула. Ходите важные и надутые, как… — она резко повернулась к нему, и Сергей увидел слезы, катящиеся по ее щекам.

— Сергей, — она дышала ему прямо в лицо, — уходи, на это не надо никакого геройства, просто напиши заявление и уходи. Ты же можешь работать и учителем, и кем угодно. У тебя такое образование. Зачем тебе все это? Уходи, и мы будем вместе…

Куманин молчал. Слова нашлись сами, но были совсем не теми, которых ждала Надя и которые он сам хотел сказать:

— Как ты можешь говорить подобные вещи? У детей тех обнаружено опасное инфекционное заболевание, и их перевели в клинику, где есть специальное оборудование для лечения. Кто тебе рассказал эту чушь о донорах? Это все дикие антисоветские сплетни. Знаешь, где их придумывают? Не знаешь? А я знаю. Кто в прокуратуре тебе такое говорил? — Куманин понимал, что это говорит не он, а его инстинкт самосохранения, но его слова, подобно холодному душу, успокоили Надю. Она улыбнулась и сказала: «Сережа, вызови меня к себе повесткой, и мы все эти вопросы с тобой обсудим, а теперь извини, мне пора».

И вышла из машины.

Куманин был уверен, что все услышанные им слова — камуфляж, за которым Надя хотела скрыть наличие более удачливого соперника. Ничего подобного он от нее никогда не слышал и подумал, что она поет с чьего-то «диссидентского» голоса. Все девушки откровенно млели, а мужчины не менее откровенно завидовали, когда узнавали, что он — офицер КГБ. Поэтому все случившееся он посчитал каким-то проявлением женской истеричности и желанием скрыть истинную причину отказа. Куманин умел встречать удары, но в ближайший день 8 марта все-таки не выдержал и позвонил Наде. Они очень мило поговорили, Сергей 'забросил удочку: «Может быть имеет смысл встретиться?». И получил в ответ: «Зачем? Сережа, мы уже все друг другу сказали…». Потом он как-то поздравил ее с Новым годом. Вскоре он получил звание капитана, а затем досрочно майора. Служба захватила его целиком, и мысли о Надежде отошли куда-то на второй план. Вот потому-то звонок от нее был для Куманина полной неожиданностью, и он уже не мог понять, приятной или нет?

Казалось, что они расстались только вчера. Расцеловались. Надежда, как знала, что у Куманина есть нечего, принесла с собой кучу всякой снеди. Заварили кофе.

— Что случилось? — спросил Сергей, помешивая ложечкой сахар.

Надежда поигрывала ложечкой, морща лоб, как бы собираясь с мыслями.

— Сережа, — сказала она, — ты мне нужен.

— В качестве кого? — поинтересовался он.

— В качестве мужчины, — без улыбки произнесла она, — единственного мужчины, на помощь которого я могу рассчитывать. Так уж сложилась моя жизнь. А учитывая твой статус, думаю, что именно ты можешь мне реально помочь.

— У тебя какие-нибудь неприятности? — спросил Сергей.

— У меня — нет, — усмехнулась Надя. — Какие у меня могут быть неприятности. С работы меня не выгонят, потому что им на мое место все равно никого не найти. Сейчас сироты практически никого не интересуют. А число их растет, будто страна ведет какую-то большую войну.

— Так в чем же дело? — снова спросил Куманин. — В какой помощи ты нуждаешься?

— Понимаешь, — неуверенно начала Надя, — у нас в интернате снова начали происходить какие-то детективные истории. Впрочем, у нас вечно что-нибудь происходит: то крадут продукты, то медикаменты, то гуманитарную помощь, предназначенную для детей, и все это при полном попустительстве директора, РОНО, месткома. Бороться невозможно, да я уже и не пытаюсь. Дело в другом. Меня тут выпихнули в отпуск — я не гуляла два года. Дали путевку от месткома в Трускавец и все такое. А когда вернулась две недели назад, то обнаружила пропажу еще одного ребенка. Я поинтересовалась у директрисы, у нас сейчас правит Алевтина Шевчук, раньше была инструктором в Краснопресненском райкоме. Она мне сказала, что мальчик переведен в другой интернат в Вологду. Я знаю этот интернат. Он для умственно отсталых детей, у которых официальный диагноз — болезнь Дауна. Знаешь, что это такое? Куманин кивнул.