Ги Бретон - Наполеон и женщины

В этом месте, название которого переводится как «удачливый», Бонапарт был совершенно выбит из колен удручающим известием, и как раз в тот момент, когда ему необходимы были душевное спокойствие и собранность. В самой глубине души он продолжал сомневаться в неверности Жозефины, и вот сейчас, накануне битвы Жюно, со своим талантом делать все невпопад, окончательно подтвердил его подозрения. Реакция была ужасной.

Послушаем Бурьена:

"Когда мы находились у источников Мессудья, под Эль Аричи, я увидел однажды, как Бонапарт прогуливается с Жюно. Это случалось нередко, но на этот раз я почему-то стал пристально вглядываться в Бонапарта. Его лицо всегда было очень бледным, но сейчас оно мертвенно побледнело и судорожно исказилось, и вдруг он несколько раз ударил себя по голове.

Через четверть часа он покинул Жюно и пошел в мою сторону. Никогда я не видел его таким недовольным, таким озабоченным. Я пошел ему навстречу, и едва мы оказались рядом, он закричал резко и отрывисто:

— Я думал, что Вы привязаны ко мне! О женщины! Жозефина! Если бы Ваша привязанность была искренней, я давно узнал бы от Вас то, что рассказал мне сейчас Жюно! Он истинный друг… Жозефина! Так обмануть меня! Она! Я истреблю их, всех этих белобрысых шалопаев, ее любовников, всю эту породу! А с ней — развод! Только развод! Немедленный, скандальный — я ее разоблачу! Сейчас я напишу ей, что узнал все, все!

Эти восклицания и его расстроенное лицо объяснили мне, о чем он разговаривал с Жюно" [21].

Бурьен начал терпеливо успокаивать его; он говорил, что обвинения Жюно могут оказаться безосновательными и, чтобы отвлечь его, начал превозносить его воинскую славу.

Но Бонапарт только насупился:

— Я отдал бы эту славу, — вскричал он, — только бы не узнать того, что я услышал от Жюно, так я любил эту женщину!.. Если Жозефина виновна, я развожусь немедленно! Я не желаю быть посмешищем этих парижских ничтожеств! Я тотчас напишу Жозефу, чтобы он объявил о разводе!

Через две недели французская армия стояла под Сен-Жан-д'Акр, но нервный и подавленный Бонапарт не смог взять этот город, несмотря на необычайную отвагу шести тысяч французов, изнывавших под палящим солнцем.

Жюно заплатил за свою бестактность. Вспоминая о Мессудья, Бонапарт раз за разом отказывал ему в звании маршала [Во время битвы под Сен-Жан-д'Акр Бонапарт испытывал недостаток в пушечных ядрах. Чтобы обеспечить ими артиллерию, он придумал способ, который дает представление об «ином измерении» войн той эпохи. Он посылал на берег несколько храбрецов; вражеские пушки открывали по ним огонь из всех батарей, а потому солдаты подбирали ядра, получая по пять су за каждое, и французские пушки немедленно возвращали их отправителю,

Сотня такого рода уловок обеспечила бы победу, но генерал истощил свою изобретательность в любовных играх. Кроме этого обстоятельства, еще одна досадная случайность удвоила силы вражеской армии; во главе турок оказался французский эмигрант, учившийся вместе с Бонапартом в военной школе в Бриенне — Антуан ле Пикар де Фелиппо, на всех экзаменах всегда опережавший будущего императора. Хорошо знакомый с тактическими приемами, пристрастиями и слабостями Бонапарта, он легко мог его победить, особенно если учесть удрученное состояние незадачливого супруга Жозефины. И это ведь Баррас вынудил Фелиппо покинуть Храм Родины, чтобы самому встать у кормила власти и позволить себе истратить пятьдесят тысяч франков на содержание своей метрессы мадемуазель Ланж.].

Бонапарт вернулся в Каир 14 июня; за ним следовали оставшиеся в живых солдаты сирийской армии; они несли несколько захваченных у турок знамен, чтобы создать видимость победы французской армии.

Постукивая себя по груди, с вымученной улыбкой император проехал меж двумя рядами молчаливых египтян, которые, конечно, уже знали о его военной неудаче. Расстроенный Бонапарт побежал к Полине, которую он не видел уже четыре месяца. Их объятие было долгим и страстным. «Он водил руками по телу молодой женщины, — пишет Леон Дюшан, — скользя по его возвышениям и впадинам, как будто хотел удостовериться в сохранности своего достояния».

Потом, очевидно, желая продолжить свое обследование, Бонапарт отнес Полину на кровать, раздел ее догола и доказал, что четыре месяца военных действий нисколько не ослабили его мужественность. Участники дуэта получили полное взаимное удовлетворение.

Потом, погрузившись в глубину смятых простынь, Бонапарт снова обрел хорошее настроение, но вдруг, повернувшись к Полине, он вскричал:

— А ребенок? Наш ребенок?

Расстроенная молодая женщина пролепетала, что пока еще у нее нет никаких надежд.

Насупившись, Бонапарт вскочил, поспешно оделся, и, как всегда, нуждаясь в конфиденте, он побежал к Бертье и без всякого вступления забросал его отрывистыми фразами:

— Я хотел от нее ребенка… Я бы на ней женился… Но у этой дурехи ничего не выходит…

И, не ожидая ответа, он удалился нервным шагом. Бедная Полина, узнав о его состоянии, воскликнула:

— Боже, но это ведь не моя вина! Может быть, она была права…

Лишь на мгновение Бонапарт смог забыться, и с новой силой его одолели тревоги. Часто он вызывал по вечерам в Эльфи-Бей Полину, чтобы поведать ей свои заботы. Ситуация сложилась очень опасная для него: военное поражение только обрадовало членов Директории, армии, которая понесла большие потери и насчитывала теперь всего двадцать пять тысяч человек, по-прежнему угрожало нападение турок, и все время приходилось опасаться восстания в Египте.

Сверх всего этого — о чем он, разумеется, не говорил своей любовнице, — его по-прежнему мучили разоблачения Жюно.

Бонапарта еще более взвинтило сообщение о том, что в Мальмезоне — имении, которое Жозефина купила, взяв взаймы, — она устраивала разорительные приемы, на которых она и Ипполит Шарль принимали гостей как хозяева замка. По вечерам она прогуливалась с ним по аллеям, и поздние прохожие на дороге в Сен-Жермен глазели на них с любопытством. Впав в обман по причине изящного сложения молодого офицера, они думали, что гражданка Бонапарт гуляет, обняв своего сына Евгения…

Одна из соседок, увидев их вечером в саду, вернулась домой и написала вот эти назидательные строки:

«Ее видели на тропинках парка; по вечерам в лунном свете ее фигура в белом платье и белой вуали, опирающаяся на руку сына, одетого в черное или синее, производила фантастический эффект: казалось, что это две тени или два призрака… Бедная женщина! Может быть, она вспоминала о своем первом муже, убитом палачами Революции; она думала и о втором муже, который мог быть в любое мгновение сражен пушечным ядром. И как же его в таком случае похоронят без мессы там, среди мусульман?»