Борис Васильев - Скобелев, или Есть только миг…

В этот неказистый домишко днем 13 июня Николай Николаевич младший в три приема провел начальника артиллерии князя Массальского, помощника начальника штаба генерала Левицкого, начальника инженерного обеспечения Деппа и генерала Драгомирова. Михаила Ивановича великий князь вел последним и с особыми предосторожностями, встретив генеральский экипаж на дороге и проведя старого генерала совсем уж нехоженым путем. Подвел ко входу, пропустил в дом, плотно прикрыв за ним двери, сел на крыльцо, прислонившись к дверям спиной, и положил перед собой два револьвера.

— Эй! — негромко позвал он.

Кусты напротив раздались, и в просвете возникло лицо дежурного офицера.

— Предупреди посты: стреляю в каждого, кто приблизится к дверям.

— Слушаюсь, Ваше Высочество.

И кусты вновь сомкнулись, не вздрогнув ни одним листком.

В единственной комнате дома приглашенных ждали главнокомандующий и его начальник штаба.

— Вы догадываетесь, господа, что выбор Его Высочеством уже сделан, — как всегда негромко сказал Непокойчицкий. — Благодаря тщательно продуманной дезориентации противник введен в полнейшее заблуждение относительно места и времени переправы главных сил. Так вот, докладываю вам, что переправа состоится в ночь на пятнадцатое июня возле Зимницы силами дивизии Михаила Ивановича. Всем даются сутки на подготовку.

— Об этом решении, кроме нас, не знает ни одна живая душа, — сказал сидевший у стола Николай Николаевич старший. — Даже Государю доложат лишь завтра утром.

— Переправа и захват плацдарма на том берегу силами одной дивизии? — удивленно спросил князь Массальский. — Ваше Высочество, это дерзко, это отважно, но…

— Неожиданность, — важно сказал великий князь главнокомандующий. — Полная неожиданность — наше оружие.

— Мы долго обсуждали этот вопрос, — пояснил Непокойчицкий. — И сошлись во мнении, что большие силы наверняка привлекут внимание противника.

— Беречь патроны, — вдруг значительно сказал главнокомандующий. — Государь специально и очень своевременно указал нам на это. И я особо напоминаю: беречь патроны. С доставкой их будут трудности, и каждый выстрел стоит денег. Запретите нижним чинам стрелять без команды.

— Безусловно, Ваше Высочество. Ваша дивизия, Михаил Иванович, будет усилена стрелковой бригадой генерала Цвецинского, двумя сотнями пластунов, гвардейцами Его Величества, саперами, а впоследствии и батареями четырнадцатой артиллерийской бригады. — Непокойчицкий мягко переводил разговор в деловое русло. — Порядок переправы, я думаю, обсудим позже. Ваше Высочество?

— Наметьте в общих чертах, генералы разберутся сами.

Пока в высших сферах решалась судьба операции, войска, предназначенные для того, чтобы своей кровью открыть ворота русской армии, подтягивались к Зимнице, и к вечеру 13 июня Волынский пехотный полк уже расположился на последнем биваке. Все чувствовали, что предстоит серьезное и тяжелое дело, не слышно было песен, и даже разговоры смолкли. Ужин был короче и тише, чем всегда, а после ужина тут же сыграли отбой. Нижние чины, как положено, залегли под шинели, сунув ранцы под голову, но немногие уснули в эту тихую летнюю ночь. И хоть не было еще никакого приказа, но солдатская молва быстро и точно донесла: МЫ. И кто-то молча лежал, с головой укрывшись шинелью и вспоминая родных, кто-то беззвучно молился или столь же беззвучно плакал. Но еще никто никогда, ни в какие времена не считал солдатских слез.

Считали патроны.

И офицерам не хотелось быть в одиночестве в этот вечер: сидели у огня, что горел в лощине. Над костром висел солдатский котелок, в котором что-то деловито помешивал капитан Фок. Рядом молча расположились капитаны Брянов и Остапов, поручики Григоришвили, Ящинский и прапорщик Лукьянов.

— Пунш перед боем заповедан нам дедами, — сказал Фок. — Исполним же, что заповедано.

— Молиться надо, а не пунши распивать, — вздохнув, строго заметил Останов.

— Зачем молиться? Зачем о грустном думать? — улыбнулся Григоришвили. — Надо о жизни думать, а не о смерти.

— Думать вредно, — усмехнулся Фок. — Все неприятности родом из дум. Вы согласны с этим, Ящинский? Или у вас, как всегда, есть собственная теория?

— Я давно оставил все теории дома, капитан. Вам угодно знать адрес?

— Кажется, генерал вернулся! — Лукьянов вскочил. — Я сбегаю, господа? Вдруг узнаю что-нибудь.

— Сбегайте, прапорщик. — Останов дождался, пока юноша уйдет, и выругался. — Всем хорошо слыхать? Вот на этом языке и разговаривайте при мальчишке, философы, мать вашу. Нашли время и место для своих теорий.

— Что это вы рассердились, Останов? — миролюбиво спросил Григоришвили.

— Говорунов не люблю. Развелось их, как мух на помойке, и жужжат, и жужжат! А мы — офицеры, господа. Наше дело…

— Наше дело — топать смело, — усмехнулся Фок. — Это ведь тоже теория, Останов. Но поскольку вы, кроме устава, в жизни своей не раскрыли ни одной книжки, я извиняю ваше невежество. Вы счастливейший из смертных, капитан, вы сразу попадете в рай, минуя чистилище, ибо вас уже зачислили в охрану райских кущ на том свете.

— Да будет вам, право, — с неудовольствием заметил Брянов. — Пить так пить, а нет — так разойдемся.

— Зачем у вина спорить? — сказал Григоришвили. — У вина радоваться надо.

— Ну, начнем радоваться, — Фок разлил пунш по кружкам. — Я не люблю тостов, но сейчас позволю себе эту пошлость. Мы только что царапались друг с другом по той простой причине, что души наши неспокойны. Их ожидает тяжкое испытание, а быть может, и расставание с бренным телом. И я хотел бы, чтобы души наши остались при нас, ну, а если случится неприятность, чтоб упорхнули они в вечность легко и весело. За нас, господа офицеры.

— Вот уж не думал, что вы мистик, — сказал Ящинский. — Циник — да, но сочетание цинизма с мистикой довольно забавно.

— Ошибаетесь, Ящинский, — Фок холодно улыбнулся. — Во мне нет ни грана того, что вы подразумеваете под мистицизмом. А, поднимая кружку за наши души, я имел в виду именно их вечность с точки зрения здравого цинизма. Что такое бессмертие, господа? Точнее, что религия называет бессмертием? Это не что иное, как благодарная память потомков. Рай не на небе — рай в памяти людской, и если кому-либо из нас суждено погибнуть, так пусть душа его предстанет не пред Богом, а пред потомками.

— Вы кощунствуете, Фок, — строго сказал Останов. — Это не просто грешно, это…

— Это очередной приступ гипертрофированного себялюбия, — начал Брянов…

— Господа! — из темноты выбежал взволнованный прапорщик. — Господа, Озеров гвардейцев привел! Значит, все правда, господа, значит, у нас — главное дело, значит, мы — счастливчики!..

— Похоже, что счастливчики, — хмуро заметил Останов.