Борис Васильев - Скобелев, или Есть только миг…

— Как в засаду попал? Неужто дозоры проворонили?

— Наши дозоры кокандцы без шума ножами сняли, — есаул невесело усмехнулся. — Любопытствуешь?

— Знать хочу. Мне воевать с ними.

— Другое дело, — есаул спрятал усмешку. — У них текинские кони. По пескам сутки без еды скакать способны. Не уйдешь и не догонишь.

— А вооружены как?

— Эти английские скорострелки имели. И первым делом всех наших коней постреляли.

— На скаку?

— На скаку они стреляют скверно. Но им и не надо было на скаку стрелять. Их винтовки дальнобойнее наших бердан. Так что с седел и палили. Прицельно и не спеша.

— А ты что предпринял?

— Конскими трупами огородился со всех сторон да и залег с казаками.

— Атаковали часто?

— Совсем не атаковали. Измором хотели взять, потому и орали, чтобы мы на милость сдались. А мы, как на грех, без воды оказались, рассчитывали на колодцы впереди.

— Как же вы три дня под солнцем…

— Копыта дохлых лошадей лизали, перед рассветом они мокрыми становятся. Ты учти это, ротмистр, когда всерьез воевать с ними придется.

— Учту непременно. Спасибо за науку, есаул.

— И еще одно, — сказал есаул. — Так, для памяти. Их джигиты у своих убитых коней хвосты отрубают вместе с репицей. Хан за отрезанный хвост нового коня дает. Потому как это — доказательство того, что конь в бою пал. Так что ежели где бесхвостого коня увидишь, знай, что джигиты тут проходили. Воины, а не банды какие.

— Еще раз спасибо тебе большое, есаул. Давай обнимемся на прощанье.

Казаки получили ордена и медали, сами выбрали казенных лошадей взамен убитых, с удовольствием надели новую форму, подогнали выданное им новенькое снаряжение и ускакали на свои неспокойные рубежи. А Скобелев за это время сдал полуэскадрон выздоровевшему законному командиру и скучно околачивался при оперативном отделе.

Сейчас он избегал былых шумных компаний. Светские сплетни и слухи о том, что бравый гусар перепугался суровой выволочки Кауфмана, доказали, что друзей у него нет, а есть лишь собутыльники да случайные приятели. Кроме того, он все время думал о разговоре с есаулом Серовым, который старательно, слово в слово, занес в специально купленную ради этого толстую тетрадь.

Друг объявился сам. Да не какой-нибудь, а проверенный на совместном пансионном житье в городе Париже. Негромкий, улыбчивый юный княжич Насекин: единственный, к которому все обращались только на «вы», потому что сам князь признавал только такую форму общения даже с прислугой. Скобелев не видел его со времен своего скоротечного обучения в университете, не знал, закончил ли он его, как живет и что поделывает. И обрадовался его внезапному приходу до того, что даже сграбастал в объятья, хотя знал, что князь не очень-то жалует столь бурные проявления чувств.

— Серж, дорогой вы мой! Вот уж кого не ожидал увидеть в пропыленной глуши нашей, так это — вас. Каким ветром занесло вас в эти Палестины?

— Говоря откровенно, меня об этом попросили, и я сразу же согласился.

— Кто же вас попросил? — поинтересовался Скобелев, слегка уязвленный княжеской прямотой.

— Наш ментор, Скобелев. Монсиньор Жирардэ.

— А… Простите, не очень понял. С какой целью?

— Он немного стесняется своего французского акцента, оттого и пожелал, чтобы я сопровождал его.

— А что у него за надобность в Туркестане?

— По-моему, просьба вашей матушки Ольги Николаевны, отказать которой у него всегда недоставало сил.

Скобелев окончательно запутался во всех причинах и следствиях. Но, сосредоточенно помолчав и основательно подумав, спросил напрямик:

— Значит, уважаемый мэтр Жирардэ прибыл проверять, как я себя веду? Кто же матушке на ушко нашептал, интересно?

— Я не коллекционирую чужих секретов, Мишель, — князь улыбнулся бледной усталой улыбкой.

— Прощения прошу, Серж, — Скобелев вздохнул. — Всю жизнь под присмотром хожу.

— Понимаю ваши чувства, Мишель, однако… — Князь Насекин достал хронометр, щелкнул крышкой. — Однако прошу извинить. Через тридцать семь минут наш мэтр ждет нас в ресторане славного города Ташкента.

— Согласитесь, князь, что все это по меньшей мере странно, — недовольно бормотал Скобелев, пристегивая саблю. — Меня воспитывают раньше, чем я даю повод для этого…

Настроение его было вконец испорчено, и он надуто молчал всю дорогу. Насекин молчал тоже, благо до единственного ресторана Ташкента было рукой подать. То ли потому, что в чем-то соглашался с другом, то ли потому, что не соглашался, но, как всегда, не спорил по свойственной ему крайней щепетильности.

Они вошли в небольшой ресторанчик, открытый расторопным армянином в основном для господ офицеров. Еще у входа Скобелев заметил своего старого наставника, однако месье Жирардэ был не один. Рядом с ним сидел бородатый молодой человек в партикулярном платье [15] В партикулярном платье — то есть в штатском. , которого ротмистр сразу же узнал, хотя до сей поры знаком с ним не был, поскольку никто их друг другу не представлял. Это был художник Василий Васильевич Верещагин, которого Кауфман прикомандировал к себе с титулом «состоящего при генерал-губернаторе прапорщика». Увидев вошедших, «состоящий при генерал-губернаторе прапорщик» тотчас же встал, протянул Скобелеву руку и добродушно улыбнулся:

— А вот и наш гусар-шалунишка!

Скобелева бросило в жар: он терпеть не мог развязной фамильярности. А поскольку застал Верещагина за столом вместе с Жирардэ, то тут же и решил, что именно этому «состоящему при генерал-губернаторе» он и обязан приезду в Ташкент самого Жирардэ. Сухо ответив на рукопожатие, сказал неприязненно:

— Теперь я, кажется, понял, в чем состоят обязанности состоящего при губернаторской особе.

Сейчас уже Верещагина бросило в жар, но он сдержался. И даже заставил себя улыбнуться почти с прежним добродушием:

— Не горячись, Скобелев. И крестись, коли что кажется.

— Мы уже перешли на «ты»?

— С этого мгновения, — сказал Василий Васильевич. — Питаю необъяснимую слабость к натурам дерзко откровенным.

— Мишель, — по-французски начал было месье Жирардэ, и в тоне его прозвучала мягкая укоризна. — Мы так мило беседовали о Париже…

— Простите, господа, вынужден вас покинуть. — Верещагин поклонился, пошел было к выходу, но остановился:

— А ведь мы непременно станем друзьями, гусар. У меня — предчувствие.

И вышел.

— Садитесь, друзья мои, — расстроено вздохнул Жирардэ. — Никогда не следует горячиться, Мишель. Никогда. Я заказал обед по рекомендации любезного господина Верещагина. Вам необходимо извиниться перед ним, Мишель. Необходимо. И не откладывайте сего благородного поступка в долгий русский ящик.

Скобелев недовольно фыркнул, но промолчал.