Александр Горев - Неру

Тюрьма со всеми своими мерзостями и унижениями, иезуитской системой подавления личности все-таки не может лишить человека способности мыслить. Больше того, лишь умственная деятельность спасает человека от мучительно однообразных дней заключения. Неру добивается разрешения тюремной администрации на переписку с дочерью. Это прекрасная возможность для отца, годами оторванного от дочери, повлиять на ее духовный мир, поделиться знаниями. Неру давно вынашивал мысль в доступной и занимательной форме рассказать Индире о важнейших событиях мировой истории, волновавших его самого. Теперь ничто не помешает осуществить эти планы...

Стойкость индийцев перед любым наказанием раздражала правительство, и оно усиливало гонения и репрессии. Участились случаи телесных наказаний политических заключенных. Джавахарлал, Саид Махмуд и еще двое узников, хотя и не подвергались избиению, объявили в знак солидарности с другими заключенными трехдневную голодовку.

Первый день нового, 1931 года принес Джавахарлалу известие об аресте Камалы, которая заявила в тюрьме: «Я безмерно счастлива и горда тем, что следую по стопам своего мужа...»

Мотилал в это время находился в Калькутте. Узнав об аресте Камалы, после нескольких минут несвойственной ему растерянности он отказался от намерения выехать за границу на лечение и срочно возвратился в Аллахабад.

18 января Мотилал добился свидания с сыном. Джавахарлал не виделся с ним почти два месяца. Вид отца встревожил Неру. Лицо Мотилала отекло, он говорил, тяжело переводя дыхание. В сознании Джавахарлала впервые мелькнула страшная мысль, что он может потерять отца. Эта мысль потом не давала ему покоя ни днем, ни ночью: так трудно было представить себе мир без отца.

Сам Мотилал понимал, что обречен, но как мог бодрился и, улыбаясь, говорил сыну, что собирается прожить еще много лет.

По тому, как резко высказывался Мотилал в адрес Сапру и Джайякара, участников проходившей в это время в Лондоне первой «конференции круглого стола», было очевидно, что его взгляды во многом полевели. Джавахарлала радовали эти перемены в отце. Если бы ему еще не изменило здоровье!

За последние годы Конгресс под влиянием широких масс, вовлеченных в его ряды, склонялся к более радикальным методам борьбы. В Лондоне, конечно, понимали, что в случае прихода конгрессистов к власти представители народа имели бы в ИНК значительный вес и, без сомнения, начали бы выдвигать требования о социальных и экономических преобразованиях в стране. Такая перспектива тревожила и колонизаторов, и имущие классы Индии, которые, рядясь в популярные одежды индийского национализма, нашли «за круглым столом много общего с английским правительством». Обласкав индийских либералов, английское правительство призвало Конгресс последовать их примеру.

Нельзя сказать, что призывы из Лондона оставили равнодушными всех конгрессистов. В середине января 1931 года по этому вопросу даже созывалось специальное заседание Рабочего комитета ИНК. Мотилал, предчувствуя недоброе, собрался с силами и добился того, чтобы заседание проходило у него в доме. На предложение одного из членов Рабочего комитета приостановить движение гражданского неповиновения Мотилал гневно заявил, что «не пойдет на уступки, пока не будет достигнута общенациональная цель, и будет продолжать борьбу даже в одиночку». Благодаря бескомпромиссной позиции Мотилала комитет принял резолюцию, осуждающую соглашателей.

Приближалась первая годовщина Дня независимости — 26 января 1931 года. На многолюдных собраниях, состоявшихся во всех городах и поселках страны, принималась «Резолюция памяти участников борьбы». Демонстративно отказываясь от британского подданства и провозглашая себя свободными гражданами, участники митингов выражали благодарность сынам и дочерям Индии, принимавшим участие в великой борьбе за независимость, тем, кто страдал и жертвовал своей жизнью ради освобождения родины... Индийцы клялись продолжать борьбу до полной победы.

Правительство, не теряя надежды договориться с руководителями ИНК о прекращении сатьяграхи, распорядилось освободить из тюрем всех конгрессистских лидеров. Это распоряжение пришло в тюрьму Наини как раз 26 января. В тот самый день, когда Джавахарлал получил известие о том, что отец находится при смерти.

Дом наполнили родственники и товарищи отца. Все говорили шепотом. Мать словно тень ходила по комнатам, не находя себе места. Она провела много бессонных ночей у постели мужа и совершенно обессилела от горя к усталости.

Джавахарлал вошел в спальню отца. Мотилал ждал сына и, увидев его, с большим усилием оторвался от подушки, протянул дрожащие руки для объятия. Лицо Мотилала просветлело: он был счастлив тем, что перед смертью еще раз ему удалось увидеть бесконечно дорогого и любимого сына.

В Аллахабад спешили освобожденные из тюрем Камала и Ганди. Мотилал временами терял сознание и каждый раз, когда снова приходил в себя, беспокойно справлялся о приезде Ганди.

Поезд из Пуны прибыл в Аллахабад поздно ночью. Войдя к Мотилалу, Ганди какое-то время молча смотрел на умиравшего друга и соратника. Затем он тихо сказал:

— Если вы переживете этот кризис, мы обязательно завоюем независимость для нашей Индии.

— Нет, — с суровой предрешенностью ответил Мотилал, — мой конец близок. Мне уже не придется увидеть родину независимой. Но я знаю, что вы на пороге победы и скоро Индия станет свободной.

Врачи настаивали на перевозе Мотилала в больницу в Лакхнау. Он всячески противился, желая умереть дома, но потом согласился. Там, в Лакхнау, проснувшись утром 5 февраля, Мотилал вдруг почувствовал себя лучше, но счастливая надежда быстро угасла: уже к вечеру он не мог дышать без кислородных подушек. Всю ночь Джавахарлал просидел у изголовья отца и лишь под утро задремал, а когда очнулся, увидел, что в комнату проник первый луч солнца, озаривший непривычно спокойное лицо отца. Джавахарлал вздрогнул от нарушивших тишину рыданий матери.

Хоронили Мотилала Неру вечером на берегу Ганга. Носилки с его телом, обернутым трехцветным флагом Конгресса, водрузили на поленницу из сандаловых деревьев. Джавахарлал, выполняя последний сыновний долг, поднес к ней факел, и ярко вспыхнувшее пламя выхватило из темноты скорбные лица тысяч индийцев, стоявших по обоим берегам Ганга.

Старый Дели просыпался рано. Едва забрезживший рассвет заставал на улицах озабоченно сновавших в поисках лучшего места торговцев молоком, фруктами, овощами, бобовыми лепешками и прочей снедью. На узких мостовых Дили-базара уже суетились босоногие, в истрепанных дхоти, с чалмами на головах муниципальные подметальщики из «неприкасаемых». Уборка городских улиц — единственная «привилегия» живущих здесь хариджан 56 56 Хариджаны — «божьи люди». Так называли конгрессисты «неприкасаемых». .