Гейнц Гудериан - Воспоминания солдата (с иллюстрациями)

Когда 17 февраля 1943 г. меня вызвали к телефону для разговора с управлением личного состава сухопутных войск, я не имел никакого представления о том, что меня ожидает. За несколько недель до этого разговора я после своего выздоровления как-то посетил начальника управления личного состава генерала Бодевина Кейтеля, чтобы ознакомиться с общей обстановкой и различными изменениями в штатах. По его словам, нечего было и думать о какой-нибудь должности. И вот теперь генерал Линнарц, помощник Кейтеля, сообщает мне, что я должен немедленно направиться в Винницу к фюреру. Хотя он и не мог ничего сообщить о цели этого вызова, я понимал, что только большая нужда заставила Гитлера сделать этот шаг. Катастрофа под Сталинградом, неслыханная капитуляция целой армии на огромном фронте, тяжелые потери, вызванные этим национальным несчастьем, а также тяжелое поражение наших союзников, которые не могли [391]своими небольшими силами удержать фланги, примыкавшие к 6-й армии, – все это привело к тяжелому кризису. Боевой дух армии и народа сильно понизился.

К военной катастрофе присоединились также внешнеполитические и внутриполитические промахи.

Западные державы, высадив десант в Африке, добились крупных успехов. Все возрастающее значение этого театра военных действии стало очевидным после совещания Рузвельта и Черчилля, которое проходило с 14 по 24 января 1943 г. в Касабланке.

Важнейшим итогом этой конференции явилось решение о требовании безоговорочной капитуляции держав оси. Это наглое требование было встречено германским народом и особенно армией сильным возмущением. Отныне каждому солдату стало совершенно ясно, что наши противники преисполнены страстью уничтожить германский народ, что их борьба направляется не только против Гитлера и так называемого нацизма, как они тогда утверждали с пропагандистской целью, но и против деловых, а потому и неприятных промышленных конкурентов.

Долгое время потом хвастались своими деяниями эти рачители уничтожения из Касабланки. 5 января 1945 г. Уинстон Черчилль говорил в палате общин:

“Только после обстоятельного, всесторонне продуманного, разумного и зрелого взвешивания всех фактов, от которых зависят наша жизнь и наша свобода, президент США решил с полного моего согласия, как уполномоченного военного кабинета, настроить конференцию в Касабланке на полную и безоговорочную капитуляцию всех наших врагов. То, что мы непреклонно настаиваем на безоговорочной капитуляции, не означает, что мы будем использовать наше победоносное оружие для несправедливого и жестокого обращения с народами” 37.

Еще раньше, 14 декабря 1944 г., Уинстон Черчилль [392]обещал отдать Польше Восточную Пруссию, за исключением Кенигсберга (Калининград), который должен был отойти русским; он обещал полякам Данциг (Гданьск) и 200 миль побережья Балтийского моря; он гарантировал им свободу “расширения своих границ на западе за счет германской территории”. Он заявил буквально следующее: “С востока на запад или на север будут переселены миллионы людей; немцев выгоним или, как это предлагается, проведем тотальное изгнание немцев из областей, которые должна получить Польша на западе и на севере. Нежелательно иметь смешанное население”.

Разве такое отношение к населению Восточной Германии не было жестоким? Разве оно не было несправедливым? Очевидно, палата общин не разделяла единодушно мнения Черчилля, ибо 18 января 1945 г. ему снова пришлось защищать свою точку зрения:

“Какова должна быть наша позиция в обращении с коварным врагом, с которым мы имеем дело? Должна быть безоговорочная капитуляция или мы должны заключить с врагом перемирие, дав тем самым ему возможность развязать через несколько лет новую войну? Принцип безоговорочной капитуляции был провозглашен президентом Соединенных Штатов и мною в Касабланке, и я взял на себя обязательство везде придерживаться этого принципа. Я уверен, что мы поступили правильно, как бы много ни оставалось тогда неясных вопросов, сейчас уже разрешенных в нашу пользу. Должны ли мы, следовательно, теперь изменить то заявление, которое мы сделали, когда были слабыми, изменить сегодня, когда мы так окрепли? Для меня ясно, что у нас нет никаких оснований отходить от принципа безусловной капитуляции. Нет никаких оснований вступать с Германией или Японией в какие-либо переговоры, ограничивающие безусловную капитуляцию...” 38.

[393]

Уинстон Черчилль сегодня уже не так твердо уверен, что тогда он поступал правильно. Как он, так и Бевин явно отошли от прошлого требования. Им хотелось бы изменить, например, решения Ялтинской конференции, проходившей в феврале 1945 г., где было провозглашено: “Мы не ставим себе целью уничтожение германского народа, но только после искоренения нацизма и милитаризма будет существовать надежда на порядочную жизнь немцев и на место их в содружестве наций” 39. Существует ли теперь надежда? Разумеется, существует. В нейтральных странах уже в феврале 1943 г., т. е. в тот период, который я описываю, яснее западных держав представляли себе будущее развитие европейских проблем. 21 февраля 1943 г. глава испанского государства Франко направил английскому послу сэру Самуэлю Гоуэру ноту, в которой говорилось:

“Если не изменится в корне ход войны, то русские армии проникнут вглубь территории Германии. Разве такие события в случае, если они произойдут, не являются угрозой для Европы, особенно Англии? Коммунистическая Германия передала бы России свои военные секреты и военную промышленность. Немецкие техники и специалисты дали бы России возможность превратиться в гигантскую империю, простирающуюся от Атлантического до Тихого океана 40.

Я спрашиваю себя: есть ли в Центральной Европе, на этом пестром ковре необъединенных рас и наций, обнищавших и обескровленных войной, такая сила, [394]которая смогла бы противопоставить себя стремлениям Сталина? Такой силы нет. Мы можем быть уверены, что все эти страны рано или поздно попадут под господство коммунизма. Поэтому мы считаем обстановку чрезвычайно серьезной и просим английский народ тщательно взвесить положение. Если Россия получит разрешение на оккупацию Германии, никто уже не будет тогда способен остановить дальнейшее продвижение Советов.

Если Германия перестанет существовать, мы должны ее создать вновь. Верить, что ее место может быть занято федерацией латышей, поляков, чехов и румын, смешно. Такой союз государств быстро подпадет под русское господство” 41.

Сэр Самуэль Гоуэр 25 февраля 1943 г., как мы предполагаем, ответил по поручению и с разрешения своего правительства:

“Теорию, что Россия после войны создаст угрозу Европе, я не могу признать. Также я отклоняю мысль, что Россия после окончания боевых действий может начать против Западной Европы политическую кампанию. Вы констатируете, что коммунизм представляет наибольшую опасность для нашего континента и что победа русских способствовала бы триумфу коммунизма во всей Европе. Мы придерживаемся совершенно другого мнения. Разве может после войны какая-нибудь нация, полностью опираясь на свои собственные силы, подчинить Европу? Россия будет занята своим восстановлением, причем в большей степени она зависит от помощи Соединенных Штатов и Великобритании. Россия не занимает ведущего положения в борьбе за победу. Военные усилия совершенно одинаковы, и победу союзники одержат совместно. После окончания войны крупные американские и английские армии оккупируют континент. Они будут состоять из первоклассных солдат, они не будут потрепаны и истощены, как русские части. [395]