Кристофер Хибберт - Бенито Муссолини

Однако, хотя стремление дуче к самообольщению и казалось безграничным, все же Муссолини был достаточно информирован о том, насколько плохо страна была подготовлена к войне. После того как эта военная авантюра провалилась, в разговоре с адмиралом Маугери дуче признался в том, что Италия в военном отношении находилась перед первой мировой войной гораздо в лучшем состоянии, чем перед второй. Начиная с 1925 года, за исключением небольшого перерыва в 1929-1933 гг., Муссолини возглавлял все три военные ведомства в правительстве. Несмотря на желание верить в то, во что бы он хотел верить и игнорировать то, что резало его слух; несмотря на стремление переложить скучную, хотя и важную, работу на плечи некомпетентных подчиненных; несмотря на то, что он был более обеспокоен совершенствованием солдатского «римского шага» или выбором даты для перехода армии на летнюю форму одежды, чем действительно неотложными проблемами; несмотря на то, что он жертвовал истиной в угоду пропаганде, пренебрегая реальностью и строя расчеты на смутных надеждах; он, тем не менее, был вынужден довольно часто признавать, что оценки в представляемых ему докладах не только не точны, но и преднамеренно искажены. «Он понимает, — писал Чиано в апреле 1939 г. — что под более или менее приглаженной видимостью едва ли можно обнаружить что-либо стоящее». Спустя пять месяцев, 18 сентября 1939 г., генерал Грациани вручил Муссолини доклад, из которого ясно следовало, что, вместо громадного числа дивизий, которыми хвастался дуче, боеспособными в армии на самом деле можно было назвать только десять. Тридцать пять других дивизий были недоукомплектованы, плохо экипированы и, как боевые единицы, находились на самом низком уровне. «Дуче признал, что так оно и было на самом деле, — писал Чиано, — и произнес, как это ни было прискорбно, немало горьких слов по адресу армии». Буквально за день до объявления войны генерал Фавагросса направил Муссолини на редкость удручающий доклад о неподготовленности Италии к войне, особенно подчеркнув отсутствие средств противовоздушной обороны.

Однако Муссолини принял твердое решение вступить в войну не только потому, что «этого требовала фашистская этика». Им также двигало убеждение в том, что война закончится и мир наступит, прежде чем станет явной тщетность фашистского притворства и претенциозности. Дуче был настолько в этом уверен, что не отменил строительства павильонов на участке в несколько сотен акров под планировавшуюся международную выставку 1942 года, которая должна была своей грандиозностью поразить весь мир. К осени 1940 г., после поражения Франции, когда вторжение немецких войск в Англию казалось неминуемым, Италия практически начала проводить демобилизацию. Крайне озабоченный тем, чтобы итальянская армия осуществила хотя бы символическое наступление по ту сторону Альп, прежде чем немцы закончат французскую кампанию, дуче отдал приказ о переходе в наступление на итало-французской границе через три дня, несмотря на доводы генерального штаба, доказывавшего, что и трех недель будет недостаточно для должной подготовки. Просьба Франции о перемирии с Германией, последовавшая менее чем через неделю после итальянской декларации о вступлении в войну и прежде, чем дуче удалось добиться хотя бы символического военного успеха, привела Муссолини в состояние настоящего смятения, и он отбыл на встречу с Гитлером обсуждать условия для поверженной Франции, горько сознавая, как сформулировал Чиано, что его мнение будет иметь «только консультативную ценность». «Французская кампания, — продолжал Чиано, — была выиграна Гитлером без какого-либо военного участия Италии, и именно Гитлер должен был сказать последнее слово при обсуждении условий перемирия с Францией. Подобное обстоятельство беспокоило и удручало дуче. Итальянский народ и, в первую очередь, наши вооруженные силы вызывали у него весьма мрачные раздумья. По правде говоря, дуче опасался, что вот-вот грядет час всеобщего мира на земле и тогда вновь не осуществится эта несбыточная мечта всей его жизни — покрыть себя неувядаемой славой на поле сражения».

По мере поступления в Палаццо Венеция информации об отсутствии какого-либо энтузиазма у итальянских войск, ведущих военные действия, сетования Муссолини на итальянский народ становились все более и более горькими. Нежелание населения Италии вообще участвовать в войне — а дуче был хорошо осведомлен об этом, несмотря на его публичные заявления об обратном, — приводило Муссолини буквально в состояние бешенства. Он не скрывал радости по поводу наступивших холодов 1939-1940 гг. Глядя на густой снег, засыпавший в декабре улицы Рима, дуче произнес: «Это просто прекрасно, что идет снег и наступили холода. Может быть, хоть они благотворно подействуют на наших бездельников итальянцев и на всю эту бездарную нацию. Одна из главных причин, почему надо вырубить леса на Апеннинах, как раз и заключается в том, чтобы сделать итальянский климат более холодным и снежным». В январе, когда серьезным образом стала сказываться нехватка угля, дуче вновь пришел в прекрасное настроение, поскольку испытания, которым по этой причине подвергнется итальянский народ, приведут наконец к тому, что он сбросит с себя «накопленную веками духовную лень». «Мы должны поддерживать в стране состояние жесткой дисциплины, — заявлял дуче, — итальянцы должны находиться в мундирах с раннего утра до поздней ночи. А мы должны, не переставая, колотить их, выбивая дурь из их голов».

«Мне не достает настоящего материала, — жаловался Муссолини, — даже Микеланджело нуждался в прочном мраморе, чтобы высекать из него статуи. Если бы в его распоряжении была только глина, то он не произвел бы на свет ничего, кроме горшков. Народ, который на протяжении шестнадцати столетий был только наковальней, не может за несколько лет превратиться в молот». Итальянцы всегда были «нацией баранов». Восемнадцати лет недостаточно для того, чтобы изменить их. Муссолини высказывался подобным образом в течение всей войны. Каждая неудача, каждое военное поражение ставилось в вину этому «мягкотелому и недостойному народу», народу, «превращенному искусством в бесхребетное существо»; так же, как каждый успех Германии вызывал у него мучительную жажду подражательства. Каждый малейший военный успех Италии или намек на него принимали настолько преувеличенный вид в сознании дуче, равно как и в изложении итальянской прессы, что эти фантазии воспринимались как реальные факты, превращаясь в грандиозные победы. Месяц спустя после начала войны Муссолини уверился в реальности информации, поступавшей от командования военно-воздушных сил и чрезмерно приукрашивавшей действительность, точно так же как и в том, что итальянский военно-морской флот «ликвидировал на пятьдесят процентов потенциал ВМФ Великобритании в Средиземном море». Он так радовался хорошим вестям с фронта и приходил в такую ярость от плохих новостей, что многие из его министров стали скрывать от него подобную информацию, докладывая только те данные, которые были бы ему приятны, при этом изрядно приукрашивая и их. Известен тот факт, что когда в 1940-1941 гг. образовался колоссальный бюджетный дефицит в двадцать восемь миллиардов лир, то он тщательно скрывался от внимания Муссолини.