Кристофер Хибберт - Бенито Муссолини

И именно потому, что он был итальянцем, говорил потом Муссолини, он принял условия Гитлера. Как ни жестоки были эти условия, он считал, что отказаться от них значило бы обречь Италию на катастрофу. Кессельринг уже объявил прифронтовой зоной все области Италии позади линии германское обороны, на которые распространялось военное положение, и все действия, препятствующие успешному ведению войны, включая проведение забастовок расценивались как уголовные преступления. Позднее Муссолини утверждал, что он решил оградить Италию от дальнейшего порабощения и не отдать власть в руки тех крайне прогермански настроенных фашистов, которые перебежали после его ареста в Германию. Поэтому он снова приехал к Гитлеру и сообщил, что решил вернуться к активной политической жизни. «Я пришел, — с горечью сказал он, — получить указания».

Гитлер, не принимая слабых возражений дуче, немедленно эти указания ему дал. Дуче, разумеется, понимает, — говорил он, — что в обмен на реставрацию фашизма Германия вправе потребовать гарантий своей «безопасности для предотвращения любых кризисных ситуаций в будущем». Для обеспечения такой безопасности потребуется передача третьему рейху провинции Больцано, а затем, после плебисцита под надзором Германии, и районов Тренто и Беллуно. Эти районы станут частью новой расширенной Австрии, которая войдет в объединение протекторатов Великой Германии, наряду с Чехословакией, Венгрией и Польшей. Со временем Италии, возможно, придется отдать Далмацию, Триест и Истрию. Поскольку Германия в настоящее время фактически в одиночку воюет за Италию, следует также провести реорганизацию и в сферах экономики и промышленности. Предприятия и промышленное оборудование должны быть эвакуированы к северу от Альп, на фермы и фабрики Германии будет направлена дополнительная рабочая сила из Италии, и т. д. А в ближайшее время следует отстранить от должностей некоторых из фашистских деятелей и, разумеется, судить и казнить предателей 25 июля.

Как это было всегда, когда Гитлер говорил о планах на будущее, имевших целью изменение хода истории и очертаний Европы, он приходил в состояние лихорадочного возбуждения и, казалось, находил высший смысл в самом звучании собственных слов. Давно привыкнув к этой манере, Муссолини слушал, не выражая ни несогласия, ни одобрения. Когда Гитлер закончил говорить, Муссолини задавал вопросы неуверенно, почти робея.

Он поинтересовался, не следует ли вступить в переговоры с Россией, чтобы таким образом нанести удар по «блоку» союзников? — Нет, не следует. — А как с передачей Италии Корсики? — Можно обсуждать проблему Туниса, в остальном Италия должна отказаться от притязаний к Франции. Не следует ли дать Польше и Чехословакии такую же автономию, которую предоставляют другим странам европейского «блока»? — Нет. — Единственной уступкой, которую удалось получить Муссолини, была свобода действий во внутренних делах Италии, но и эта свобода должна была тщательно дозироваться немцами.

Он потерпел поражение, и это было заметно даже по его внешнему виду. Одежда висела на нем складками, воротник болтался вокруг шеи. Провожавший его Гитлер проникся сочувствием и уговорил обратиться к профессору Мореллу, в действительности едва ли не шарлатану, специализировавшемуся одно время на венерических заболеваниях. Морелл делал Гитлеру ежедневные инъекции и постоянно пичкал его лекарствами, содержащими наркотики, разведенные яды, анаболики и средства, стимулирующие половую активность. Он осмотрел Муссолини и нашел его достаточно здоровым, отметив несколько пониженное давление, нервное истощение и слабый кишечник. «Да это едва ли не у всех нас», — возмущался Геббельс. Гитлер, не удовлетворенный этим диагнозом, предложил Муссолини взять с собой в Италию другого немецкого врача — профессора Захариа.

Муссолини вернулся в Мюнхен 17 сентября. «Физически он выглядит немного лучше, — писала в своем дневнике его жена. — Но мучительное выражение глаз выдает его душевные страдания». По своему обыкновению он не стал делиться с ней своими сомнениями, сказав только, что провел «три дня, напряженно работая с Гитлером». На следующий день он заперся в своей комнате, чтобы подготовить обращение к итальянскому народу, которое должно было прозвучать по мюнхенскому радио вечером того же дня.

«Я отправилась с ним, — вспоминала Рашель, — в маленькую комнату радиостанции на Карлплац. Как ни странно это может казаться, но это было только лишь второе его выступление по радио. В прошлом все речи произносились перед публикой, хотя они и транслировались по радио. Он был не в лучшей форме, и прежде чем он начал говорить, его глаза встретились с моими. После паузы, которая, казалось, никогда не кончится, он начал говорить».

Голос его звучал нервно, он глотал слова, часто произнося их неправильно, иногда нечленораздельно. Он рассказывал слушателям о своем аресте и драматичном побеге в манере, которая даже сторонником фашизма могла быть охарактеризована в лучшем случае как «журналистская». Пытаясь придать речи характерное для его былых выступлений мощное звучание, он призвал итальянский народ к исполнению долга и повелел ему идти за собой к победе.

Однако ни Геббельс, ни Гитлер не надеялись, что это произойдет, — Италия уже сделала свой выбор как страна, как народ и как нация; и хотя Геббельс в отличие от других слушателей считал, что дуче говорил «вполне спокойно, реалистично и без излишнего пафоса», это выступление показало, что он «неспособен разыграть великое возвращение». Во всяком случае «старик Гинденбург был, несомненно, прав, когда сказал, что даже Муссолини ни за что не удастся сделать из итальянцев что-нибудь большее, чем итальянцев».

Муссолини оставался в Германии десять дней. Сначала он жил в Мюнхене, а когда усилились воздушные налеты, его перевезли в Шлосс Хиршберг, замок в пятидесяти милях от города, у подножья Баварских Альп вблизи Гармиша. Здесь он обдумывал состав нового правительства и планы воссоздания фашизма.

Шесть декретов, обнародованные из Растенберга между 15 и 17 сентября 1943 г., ознаменовали создание в Италии Социальной республики. Эти декреты провозглашали возобновление фашистского правления; воссоздание фашистской партии под новым названием «фашистская республиканская партия»; восстанавливалась милиция, провозглашались необходимость более тесного сотрудничества с Германией и намерение наказать предателей. Из числа тех немногих фашистов, которые покинули Италию после прихода к власти Бадольо, в этих декретах были упомянуты двое. Фанатичный Алессандро Паволини, бывший секретарь дуче, был назначен на пост секретаря новой партии, которая, по его убеждению, должна была стать партией непримиримого могучего меньшинства. Ренато Риччи возглавил милицию, в которую, несмотря на все его старания, удалось привлечь лишь нескольких стоящих людей. Роберто Фариначчи, воинствующий германофил, и Джованни Прециози, убежденный антисемит, были разочарованы, не получив важных постов. Витторио Муссолини уведомил отца, что каждый из них поспешил представить Гитлеру свой вариант перечня всех слабостей и просчетов дуче — его антинемецких выступлений, его абсурдной терпимости по отношению к политическим противникам, его неоднозначного отношения к национал-социализму, и прежде всего его безответственного отношения к проблеме антисемитизма. Они также сообщали немцам, что в последнее время ему все чаще недостает мужества, а состояние здоровья ухудшается.