Дмитрий Шепилов - Непримкнувший

Впервые за тридцатилетний период Отчетный доклад ЦК делал не Сталин. Сославшись на то, что ему по состоянию здоровья не осилить такого доклада, Сталин с согласия всего Политбюро ЦК возложил доклад на Г.М. Маленкова.

Но вместе с тем Сталин целым рядом своих действий старался продемонстрировать свое «хозяйское» положение в партии и на съезде, Так, за несколько дней до съезда в «Правде» были опубликованы все работы Сталина, составившие упомянутую уже его последнюю книгу «Экономические проблемы социализма в СССР». Этим актом как бы давалось понять, что не политический отчет ЦК, а новая работа Сталина должна быть положена в основу обсуждения на съезде. Фактически так и получилось.

На самом съезде, при его открытии, увидев, например, что М. Торез, К. Готвальд, Д. Ибаррури и другие сидят в ложе президиума, а не за столом президиума съезда, Сталин поднялся, начал приглашать их занять места за столом, сам подтаскивал каждому стул, чем вызвал переполох у организаторов съезда. Затем он сел к краю стола президиума, ближе к трибуне; между ним и Кагановичем оказалась дистанция в два стула.

В течение всего многочасового доклада Г. Маленкова он безучастно и почти без движения смотрел в пространство. Маленков гнал свой доклад в невероятно быстром темпе, время от времени искоса поглядывая на Сталина, как умная лошадь на своего старого седока. Как вечный приближенный, знающий повадки Сталина, Маленков внутренне трепетал: вдруг Сталин сделает хорошо известное всем придворным свое нетерпеливое движение или вынет из брючного кармана свои золотые часы «Лонжин». Это значит, что он недоволен, и тогда, чтобы не вызвать гнева, придется комкать доклад и заканчивать его на любой стадии.

Но всё обошлось благополучно. Сталин дослушал доклад.

И в Отчетном докладе ЦК, и в Директивах по пятому пятилетнему плану развития СССР на 1951—1955 годы (докладчик М.3. Сабуров) дан был анализ итогов развития советского государства и принята ориентировка на предстоящий период социалистического строительства. Съезд принял новый Устав партии (докладчик Н. С. Хрущев) и создал комиссию для переработки Программы партии.

Все с нетерпением ждали выступления Сталина. Не верилось, что Сталин покинет дворец, не сказав ни слова делегатам и иностранным гостям, выступавшим с такой теплотой в адрес Коммунистической партии Советского Союза.

И действительно, в последний день съезда, 14 октября, Сталин выступил с краткой речью. Трудно передать, что творилось в зале, когда председательствующий К. Ворошилов произнес долгожданную всеми фразу: «Слово предоставляется товарищу Сталину».

Весь зал поднялся. Громовые овации сотрясали здание дворца. Стоя на трибуне, Сталин внешне безучастно смотрел в пространство. По его лицу нельзя было определить, какие чувства испытывал в этот момент диктатор. Иногда он переминался с ноги на ногу и указательным пальцем поглаживал усы или потирал подбородок. Пару раз он поднимал руку, как бы прося аудиторию позволить ему начать говорить. В эти моменты овации удесятерялись.

Я не могу сказать, сколько времени длился шквал. Но наконец делегаты уселись на свои места, и Сталин получил возможность говорить. Говорил он, как всегда, очень тихо, невыразительно, словно совершенно не заботясь о том, какое впечатление производят он и его речь на аудиторию.

За свою жизнь я слышал многих ораторов из российского и международного коммунистического движения, но, пожалуй, ни один из них не проявлял такого равнодушия к внешней форме своих выступлений, такого холодного безразличия к тому, чтобы покорить своим словом разум и сердца сидящих в зале.

И тем не менее каждое выступление Сталина слушалось всеми с затаенным дыханием. В чем же дело?

Сталин выступал публично очень редко: в отдельные периоды один раз в несколько лет. Поэтому попасть на его выступление, послушать и увидеть живого Сталина считалось величайшей редкостью и счастьем. И любой человек, попавший на выступление Сталина, старался не проронить ни звука.

Вместе с тем на протяжении трех десятилетий вся печать, радио, кино, все средства устной пропаганды и искусства внушали мысль, что каждое слово Сталина — это высшее откровение, это абсолютная марксистская истина, кладезь мудрости, познание нынешнего, прорицание будущего.

Вот почему зал всегда находился под гипнозом всего этого и слушал Сталина заворожено. Бесцветная форма и эмоциональная холодность его речей растворялись под палящими лучами этих гипнотических сил.

Но при этом Сталин понимал значение не только каждого слова, но каждого его оттенка. И он тщательно готовился к каждому выступлению и всесторонне взвешивал эффект каждого слова.

Сталин поблагодарил все братские партии и группы, представители которых почтили съезд своим присутствием или послали съезду приветственные обращения.

А дальше, собственно, Сталин высказал одну мысль:

Буржуазия стала реакционной. От её былого либерализма не осталось и следа. Нет больше т.н. «свободы личности». Растоптан принцип равноправия людей и наций. Знамя буржуазно-демократических свобод выброшено за борт. Выброшено за борт и знамя национальной независимости и суверенитета.

Это знамя, сказал Сталин, придется поднять вам, представителям коммунистических и демократических партий. Его некому больше поднять.

Сталин призвал революционные партии капиталистических стран учиться на ошибках и успехах советской страны и народно-демократических стран.

Закончил он свое выступление здравицами в честь братских партий и их руководителей:

— Да здравствует мир между народами!

— Долой поджигателей войны!

Это было последнее открытое публичное выступление Сталина, его лебединая песня. И оно было в некотором роде симптоматичным.

Сталин шаг за шагом умерщвлял внутрипартийную демократию, ленинские устои, принципы, нормы жизни.

Он искоренял в партийной жизни всякое здоровое критическое начало, беспощадно расправлялся со всеми, в ком он видел действительных или мнимых, нынешних или потенциальных критиков своих диктаторских методов руководства в партии. Он сделал всё от него зависящее, чтобы опрокинуть и растоптать присущие самой природе советского строя свободу личности, революционную законность, широчайшую демократию для народных масс сверху донизу; необоснованными репрессиями и всякими чистками утвердил в государственной и общественной жизни порядки и нравы, находящиеся в кричащем противоречии с марксистско-ленинским учением.

К XIX съезду весь ход мирового исторического процесса и развития самой страны властно требовали широкой демократизации всех сторон внутрипартийной, государственной и общественной жизни. Без этого нельзя было дальше двигаться вперед. Пришел ли Сталин к этому выводу аналитическим путем; почувствовал ли он инстинктом старого революционера, что по-старому жить уже нельзя, — трудно сказать. Так или иначе, в своей лебединой песне он вернулся к мотивам демократии, свободы личности, национального суверенитета и независимости.