Ю Бондарев - Выбор

Только сейчас стали видны за изгородью тополей, среди зелени сада, скат железной крыши, отблескивающей на солнце, побеленная стена дома, испещренная тенями яблонь, увитая около крыльца плющом, - и непознанным чужим уютом потянуло оттуда, будто прогретым воздухом.

- Кто в доме? - спросил Илья, держа на отлете медовую вафлю. - Немцев, полагаю, там нет, если вы за трофеями туда ползаете? Тогда где немцы? За насыпью?

- А ты у связиста узнай, - вдруг зло округлил ноздри Лазарев и обернулся к Шапкину, который с упоением вонзался зубами в мякоть переспелого помидора. - Он промышлял на нейтралке самолично. Он тебе и расскажет по уставу.

- По уставу это должен знать командир отделения разведки, - сказал Илья холодно. - Поэтому и задаю вопрос.

- Некому мне на вопросы отвечать! - проговорил Лазарев и передернул крутыми ноздрями. - Нету их, кому я отвечал. Закопали их позавчерась.

- Чего окрысился, старшина? - ухмыльнулся примирительно Шапкин и взял второй помидор. - Тебя как человека спрашивают, чудила, новый год!

Он вожделенно впился ртом в помидор, сок брызнул ему на грудь, и он, вытирая рукавом звякнувшие ордена, дожевывая, заговорил охотно:

- Немцев там нету. В доме - никого живого, товарищ лейтенант. Когда переполз я туда и первым делом в хату заглянул - все чисто, чин-чинарем, мебель на местах, рушники висят, а ни одной живой души. Видать, убегли куда, когда вокруг стрелять начали. Так предполагаю.

- Так, да не так, - не согласился Лазарев. - В доме баба есть.

- Ишь ты! Не заметил я! - воскликнул Шапкин, намекающе поиграв голубыми глазами. - Молодая?

- А тебе зачем? Чего возрадовался, как телок? - охладил его Лазарев. Гляжу - не зря мешок орденов и железок нахватал! Ерой ты на баб у нас, сержант, ерой...

- Ты мои ордена не трогай, урка ноздрятый!.. - выговорил Шапкин, и лицо его разом подтянулось, а уши прижались, как у хищника перед прыжком. Охренел, что ль? Ты, разведчик, нас, связистов, не цепляй, а то мне и штрафная не страшна... Понял?

- Я-то все давно понял. Когда ты голым пупком по занозам на полу елозил.

- А вы не очень пьяны, Лазарев? - суровым голосом одернул Владимир старшину и хмуро сказал Илье: - С кухней вчера ночью канистру водки привезли на весь взвод, а потери какие, знаешь...

Лазарев макнул огурец в вытекший из сотов мед в котелке, откусил половину огурца, лениво задвигал челюстями, с невозмутимостью самоуверенного человека подмаргивая Илье:

- Во-во! На взвод привезли, а одному орудию досталось. Чем не жизнь рай и малина! Два месяца наступаем, кровью умываемся, "уря", "уря" шумим, потом водку за мертвецов пьем. Калинкин, кому говорю! - крикнул он зычно. Плесни-ка из канистры офицерам, а то уж больно нервничают, об немцах очень беспокоятся! Где, мол, они? А то скучно без них вроде!

- Плескать нет смысла. Не буду. Ох уж эти ребята ежики, - сказал Илья, вглядываясь в сад на том берегу, и спросил невнимательно: - Вот именно, где они?

- Сейчас их увидишь, лейтенант! Смотри в левый край сада!

- Как это понимать, старшина?

- Смотри, говорю, смотри!

- Еще долго будет продолжаться болтовня, Лазарев? Мне уже надоело, проговорил Илья, задетый грубоватым самоуверенным тоном командира отделения разведки, и повторил сухо: - Я спрашиваю - еще долго?

- Болтаю не я, дурак болтает. Говорю - перемирие у нас с немцем, мертвым голосом отрезал Лазарев, но тут же глянул на трофейные ручные часы и, не дожевав огурец, кинул огрызок под ноги. - Смотри, говорю, сейчас фрицы выползать будут. Их время.

Он тяжело поднял свое грузное сильное тело, встал вплотную к Илье, весь неуклюжий, пропахший порохом, крепким потом, и ткнул пальцем в направлении левой окраины сада:

- Вон там, за кустами малины, помидоры, огурцы и бахча кавунов малая есть. Там и пасемся. Мы - до обеда, фрицы - после обеда. Да, вон, вон, пополз один с насыпи... Глянь-ка, лейтенант!

Летний покой - без ракет ночью и дежурных выстрелов днем - нерушимо стоял здесь с позавчерашнего вечера, после того как в сумерках немцы наконец отошли, замолк бой и похоронили убитых. А сейчас сказочная благость июльской жары, треск кузнечиков, запах теплой травы, прохлада песка, зелень яблоневого сада отодвинули войну, немцев, бой, вчерашнюю вонь тола, гибель второго орудия, отодвинули за тридевять земель, - и когда Владимир увидел какое-то неясное шевеление среди густых теней в кустах малины на левом краю сада, куда ткнул пальцем Лазарев, он не только не придал серьезного значения его словам, но подумал, что над ним, командиром взвода, и над назначенным сегодня на должность командира батареи Ильей недобро смеются, и он спросил строго Лазарева:

- Что за перемирие? Что за чушь такая?

- Да-а, у тебя весельчаки собрались, Васильев, - сказал Илья. - От смеха умереть можно. Перемирие, значит, устроили? Они у тебя всегда так? Командира отделения разведки ты специально для смеха в свой взвод пригласил? Почему старшина торчит у твоего орудия?

Владимир молчал, внезапно ударенный болью, темным туманом поднявшейся к глазам, почувствовал тошное потягивание, головокружение, шум в ушах, и все зыбко поплыло перед ним. Он отвалился назад на снарядном ящике, приник спиной и затылком к земляной стене орудийного окопа, надеясь, что прикосновением земли охладит, растворит тошнотворную боль, которая мучила его после позавчерашней контузии. В эти приступы головокружения его малярийно трясло, стучали зубы, и он не знал, как согреть холодеющие пальцы с мертвецки посинелыми ногтями.

"Нет, нет, это не контузия, я просто отравился помидорами", - думал Владимир, морщась при воспоминании, как вчера днем в наступившем затишье всем расчетом объедались до отвращения помидорами, принесенными в вещмешках из-за ручья Лазаревым, как позже он начал немецким штыком разрезать на снарядном ящике два испачканных землей, прокаленных солнцем мелких арбуза и на расстеленный брезент, на сапоги старшины брызнули семечки, скользкие красные куски мякоти. Эта распоротая внутренность арбузов показалась омерзительно липкой, соленой, как кровь, а немецкий штык, затупленный, грязный, тоже ржаво чернел старой, запекшейся в желобке кровью. И тут впервые после контузии Владимира вытошнило надрывно и тяжко, и приступами стала раскалываться голова болью, заставившей его сегодня на рассвете отправиться в ближние тылы на поиск санроты, так им и не найденной. Но вернулся он на передовую уже вместе с Ильей, которого назначили на должность убитого в позавчерашнем бою комбата.

- А, Васильев? Что скажешь? Пока ты в тылы ходил, ребятки развернулись! Так кто перемирие установил? Господь бог, командующий фронтом или же твой взвод? - проговорил Илья с насмешкой и, не заметив в зрачках Владимира узенького лезвия заострявшейся боли, с недоверием пристально следил за покачиваньем кустов малины на краю сада, возле ската к ручью, где за яблонями круглились между листьями полосатые тела арбузов.