Алексей Будберг - Дневник белогвардейца

Вместо повиновения и беспрекословного исполнения, пышно разрослась критика получаемых приказов, безграмотная их корректировка, пересуды и сплетни по адресу вверх... и, конечно, раздрайка и развал.

Критика и пересуды бывали и прежде, но сдерживались; теперь же всякая сдержка пропала.

Снаружи все шло как будто бы совсем благополучно; не замечали (не знаю, не умели или не хотели), как гладенький по наружности остов нашей вооруженной силы покрывался постепенно распространявшейся сетью мелких внутренних трещинок и держался только отсутствием сильных потрясений. После Уфы, Екатеринбурга и Челябинска все это покрылось зияющими трещинами и от внушительного остова остались осколки.

Общий упадок нравственного уровня и добросовестности, отсутствие способности и желания поступаться мелким и личным для общего дела подорвали основные устои войсковой прочности.

Болезнь это не новая; она свалилась на нас сейчас же после революции, когда господа и товарищи подобрали валявшуюся в Петрограде без призора власть и с ловкостью медведя хватили по армии приказом No 1 и обратили ее очень скоро в разнузданные вооруженный толпы; из под корабля, стоявшего на стапеле, вышибли все подпорки и он естественно покатился вниз.

Создатели Сибирской армии думали, что достаточно восстановить погоны, отдание чести и власть начальников и все образуется; они не догадались внушить, а при нужде и вбить кому надо в голову, что нет армии без духовной, внутренней, не не боящейся никаких испытаний дисциплины, заставляющей забывать все личное и приносить его в жертву общему делу; нет армии, раз приказы могут не исполняться или исполняться в пределах личного желания или усмотрения. А нет настоящей армии нет и настоящей государственной власти.

Ставке следовало поставить себе две задачи: одну - оперативного управления, другую - твердой и здоровой организации вооруженной силы. Верховное Командование было обязано сразу же объявить, проявить и доказать свою непреклонную волю добиться поставленной цели и пронизать всю армию, начиная с ее верхов, - нитями крепкой, духовной дисциплины и начать беспощадную борьбу с остатками партизанщины и всякими проявлениями атаманщины.

Несомненно, это требовало больших людей, огромного такта и выдержки, глубокого знания дела и осторожного исполнения, дабы, уничтожая плевелы, не задать здоровой ткани, не обидеть достойных и не выбить почву из под способных честолюбцев.

Надо было уметь оценить всю оригинальную обстановку, в которой получила свое начало наша вооруженная сила. Мне думается, что, если бы первые руководители Ставка это поняли, то не только без противодействия, но даже при помощи теперешних фронтовых сатрапов, можно было добиться строго необходимой эволюции; я уверен, что несомненная и яркая любовь к родине, столько раз последними доказанная, помогла бы им расстаться со многими удобствами своего положения и самим войти и подчиненных ввести в рамки прочной и здоровой организации.

Труднее было с тыловыми нарывами в Чите и Хабаровске, но тут нужно было идти на пролом; я уверен, что, если бы Адмирал передал все это дело на официальный суд всех союзников и показал бы всему свету, кого поддерживают японцы, то последние отступились бы от своих темных друзей, а тогда ничто не мешало бы уничтожить эти помойные ямы.

Трудно себе представить, какие блестящие результаты дала бы такая дезинфекция; как бы она усилила и укрепила Омскую власть; трудно себе представить насколько бы улучшилось наше военное положение, если бы у нас не было Читинской пробки. Забайкальских и Хабаровских застенков и насилий. Быть может, тогда и Хорвату удалось бы кое-что сделать на Дальнем Востоке. При здоровом Дальнем Востоке он был бы источником силы и пополнений, а не источником смуты, опасений и вечных тревог.

Омск не смог оценить всей грозности Читинского нарыва. Наткнувшись на японские штыки, услужливо выставленные у Верхнеудинска, чтобы спасти своего компаньона и русского изменника и бунтовщика от законной кары, Адмирал не имел права на этом остановиться; он должен был показать читинскому казачишке и японскому прихвостню, что он не тот адмирал Колчак, что сидел в Харбине, а что он Верховный Правитель и Верховный Главнокомандующий.

Верховная власть должна была или разгромить бунтовщика, или сама погибнуть. Адмирал обязан был аппелировать к представителям всех союзников и выявить им невозможность существования власти, раз японцы прикрывают явный бунт и не дают центральной власти с ним расправиться.

Пригретая японцами моська вообразила, что она сильна и может лаять на слона; слону же надо было доказать, что моська есть только моська и что лаять ей не полагается, а за допущенный лай следует соответственная кара. Это не сделали и этим обрекли себя на нескончаемый ряд бед и несчастий.

Пойди Адмирал на пролом, ему ничего не стоило доказать союзникам, что за японской защитой Семёнова кроются самые низменные и порочащие японскую честь интересы; что японские советники Семенова получают от него отнятые у армии вагоны и на этом наживаются; что за японскую помощь Чита расплачивается обещанием разных концессий и пр. и пр.

Совет Министров дал мне возможность познакомиться с размахом государственной деятельности нашей власти и ее результатами. Та же дряблость, то же отсутствие определенной деловой программы и тоже бессилие заставить выполнить свою волю; кроме того, скверно было то, что власть оказалась, если можно так выразиться, неглубокой; она сидела далеко от населения, не приносила ему никакой реальной пользы, не базировалась на коренном, кондовом населении Сибири; она не улучшила условий его жизни и не удовлетворила его насущных нужд; она оказалась бессильной оградить его от злоупотреблений и насилий своих местных агентов; вместо ожидаемого благодетеля и целителя она оказалась чудовищем, возлагавшим на измотанное общей разрухой население новые тяготы и старые, ненавистные скорпионы.

Сибирское коренное население оригинально, по-сибирски, консервативное, а по достатку весьма и весьма буржуазное, не могло не поддержать власть, если бы она пришла сильной, твердой, для всех справедливой защитницей от разных напастей. Но такой власти не пришло.

Когда власти надо было быть сильной, чтобы оградить население от насилий, то оно ее не видало, и только напрасно взывало о заступничестве и покарании виновных; когда население хотело власти энергичной, распорядительной и заботливой, оно ее не имело.

Местные агенты власти, т. е. те, по чьей деятельности население судит о самой власти, оказались в большинстве случаев очень плохими, преследовавшими личные интересы и заставившими заныть старые обывательские раны и мозоли, разбудить скверный воспоминания прошлого; они только усугубили и углубили то недоверие, а временами ненависть, которые так свойственны нашим темным массам по отношению к власти вообще.