Владимир Николаевич Орлов - Гамаюн. Жизнь Александра Блока.

(Это похоже на некрасовское: «И в дом мой смело и свободно хозяйкой полною войди».)

Произошло объяснение, но ни к какому твердому решению они не пришли. Только условились, что осень проведут в Шахматове, а зимой будут жить вместе в Петербурге. А что будет потом – жизнь подскажет. Для родных и для чужих она осталась «хозяйкой дома», пребывающей в отлучке.

Положение ее было, в самом деле, нелегким. Если уж она не ушла с Андреем Белым, то теперь все обернулось гораздо проще: уходить было не к кому. Со своим Дагобертом она порвала – «глупо, истерично, беспричинно». Блок предоставил ей свободу, которая уже была не нужна. Оставалось «простить» – он и простил. А она умолчала о главном.

Через неделю Любовь Дмитриевна уехала на Кавказ продолжать гастроли. В «предельном, беспомощном отчаянье» она жила «зажмурившись», нелепо «прожигала жизнь» в Грозном, в Тифлисе, в Боржоме…

Блок уже привыкал к одиночеству. Матери давно не было рядом: с осени 1907 года она жила в Ревеле, где Франц Феликсович командовал Онежским пехотным полком. Жилось ей там скверно, приходилось играть роль «командирши», а она этого не хотела и не умела. Всегдашняя нервозность ее предельно обострилась. Она страшно тосковала без сына и заражала его своей тоской в беспросветно мрачных письмах. Он отвечал: «Очень тебе сочувствую, также и потому, что самому мне жить нестерпимо трудно… Такое холодное одиночество – шляешься по кабакам и пьешь».

Пил он все больше. Мать, конечно, беспокоилась и выговаривала ему. Он ее успокаивал: «Главное, что это не надрывает меня. Моя жизнь катится своим чередом, мимо порочных и забавных сновидений, грузными волнами. Я работаю, брожу, думаю. Надоело жить одному… Отчего не напиться иногда, когда жизнь так сложилась… И потом —

Пушкинская строфа приведена (не совсем точно) к месту и случаю, хотя, бесспорно, есть громадная разница между легким, веселым чувством Пушкина и мучительно-трагическими страстями Блока.

… Летние письма Блока к Любови Дмитриевне удивительны. Он пишет о самом дорогом и заветном. Душевная боль, глухое отчаянье, робкая надежда, бесконечная любовь, благородство, уступчивость, суровая строгость – все есть в этих обжигающих письмах.

Не нужно их ни пересказывать, ни комментировать. Они сами говорят за себя, равно как и письма Любови Дмитриевны. Лучше всего просто вслушаться в драматический диалог, что шел на расстоянии тысячи верст, между Шахматовом и Кавказом, между людьми, из которых каждый был несчастен по-своему.

Из Грозного. Милый мой, мне сейчас показалось, что ты думаешь обо мне, и мне стало очень грустно и за тебя и за себя, за все… Живу на свой страх, все беру, что идет мне навстречу, и знаю, знаю, что дорого заплачу болью и страданием за каждое свободное движение, за дерзость… К тебе у меня трепетное отношение, опускаю глаза в душе перед тобой.

Из Шахматова. Странно, ты пишешь, что тебе показалось, что я думаю о тебе. Я думаю каждый день – в Петербурге и здесь. Странно жить здесь без тебя в пустом доме… Очень часто я хочу писать тебе. Но ты так далеко, и я многого не могу понять в твоем письме. Что значит, что ты все лето будешь одна?

(К письму приложены только что написанные стихи «Река раскинулась…». Черновой набросок наглядно показывает, как в блоковскую думу о России вплетается личная тема опустевшего дома:

Из Боржома. Как же? Как же? Что же все это такое?.. Не знаю, можем ли мы быть вместе опять теперь и когда это будет, но люблю тебя, и ты единственная моя надежда, и на краю света не уйти мне от тебя.

Из Шахматова. До сих пор я не могу определить, должен ли я жить один; я теперь переживаю эту одинокую жизнь и знаю, что она очень хороша, но бесплодна, бесплодна – другого слова не придумаешь. Может быть, нам нужно временами жить вместе. Теперь мне часто кажется, что мы можем жить вместе всегда, но – не знаю… Может быть, ты заметила, что я давно уже не умею писать тебе. Мое отношение к тебе уже не требует никаких слов…

Из Боржома. Начинает бродить мысль, что вдруг теперь ты не захочешь меня принять, ты презираешь или полюбил кого-нибудь. Боже мой, боже мой!

Из Шахматова. Я никого не люблю, кроме тебя… Отчего в твоих письмах есть что-то тревожащее меня, как будто – легкомысленное? Или ты просто не умеешь писать?

Из Боржома. Люблю тебя одного в целом мире. Часто падаю на кровать и горько плачу: что я с собой сделала!.. Быть с тобой хочу больше всего на свете… Но сколько муки я себе приготовила своим безумием, боже мой!.. В душе моей растет какое-то громадное благословение тебе и всему Шахматову, всем вам… Господь с тобой, целую твои руки, целую тебя, мой милый, мой ненаглядный.

Из Шахматова. Эти дни хожу и думаю. Все – безумие, глупости, обман, наваждение. Мы должны жить вместе и будем… Все, что касается тебя, для меня всего важнее.

Из Боржома. Может быть, приеду в Петербург, когда ты будешь там, это мне будет легче, а то мучительно стыдно Шахматова, нашего дома и сада, пока я не очистила свою душу совсем от всего, чего так мучительно стыдно… Я теперь хочу быть с тобой всегда, не расставаться… И сама я в горьком, горьком опыте становлюсь лучше, я знаю – не буду тебя шокировать, так бережно буду нести нашу жизнь…

Из Шахматова. Что за охота проваливаться где-то на краю света с третьестепенной труппой? Не люблю я таких актеров, ох, как не люблю, заодно с Гете и Ибсеном… Почему ты пишешь, что приготовила себе мучение? Меня очень тревожит это; и мне не нравится то, что ты сомневаешься в том, как я тебя встречу… Мне во многих делах очень надо твоего участия. Стихи в тетради давно не переписывались твоей рукой. Давно я не прочел тебе ничего. Давно чужие люди зашаркали нашу квартиру… То, что я пишу, я могу написать и сказать только тебе. Многого из этого я как-то не говорю даже маме. А если ты не поймешь, то и бог с ним – пойду дальше так… Из твоих писем я понял, что ты способна бросить сцену. Я уверен, что, если нет настоящего большого таланта, это необходимо сделать. Хуже актерского «быта» мало на свете ям.

(Далее – еще несколько его тревожных писем и телеграмм.)

Из Боржома. Милый, не пишу тебе вот уже сколько времени. Это потому, что опять захватила волна моего сумасшествия. Я чувствую себя актрисой, и это меня сбивает, закруживает. Не пишу тебе, потому что не знаю, не понимаю, как совместить мои мечты о жизни с тобой с моей верой в себя как в актрису… Есть у меня «флирт» с милым мальчиком… это легко и не важно, может оборваться когда угодно. Но я целуюсь с ним… Верь только в меня, не беспокойся о случайных моих выходках, я верю в себя и тебя.