Альберт Рис Вильямс - Путешествие в революцию. Россия в огне Гражданской войны. 1917-1918

К завтрашнему утру, ворчал я, Воскова могут отправить в другое опасное место, если этого уже не сделали. Это было перед широкомасштабной интервенцией, которая подстегивала гражданскую войну, однако незадолго до этого Троцкий издал приказ для дисциплинированных коммунистов, «готовых умереть», отправляться на Волгу, где атаковала Добровольческая белая армия; это сообщение сопровождали характерные для Троцкого слова: «Легковесные агитаторы там не нужны».

Когда мы отъехали от Петрограда на еженедельно отправлявшемся из столицы Транссибирском экспрессе на следующий день в восемь вечера, то, стоя на платформе, чтобы бросить прощальный взгляд на Петроград, мы так не смогли определить местонахождение Воскова.

В некотором смысле я испытал облегчение оттого, что не увидел его после событий в Финляндии, где он видел, как рабоче-крестьянское правительство было стерто с лица земли немцами под командованием Маннергейма. Интересно, изменил ли он тот блаженный настрой, который так мне нравился в нем. В любом случае, больше я никогда его не увидел. Равно как и Янышева.

Что же до «мечтаний» Ленина, то доказательства тому, что они шли рука об руку с настоящей приземленной практичностью, содержались в номере газеты «Правда» за 28 апреля, который мы увидели, только когда добрались до Владивостока. Прошло много времени, когда я увидел передовую статью, которую вдохновил тот номер «Правды» в газете «Нью рипаблик», которая назвала ее «замечательным заявлением… которое трудно было сделать… революционному вождю». И еще: «Это резкая, мужественная, умная статья, опирающаяся на глубокое знание истории и экономики и воспламененная ярким революционным духом, и в то же время осторожная, конкретная и прозаичная, словно написанная управляющим американского бизнеса».

Более остро, чем когда-либо ранее, Ленин в этой речи сказал: «Точно и сознательно ведите подсчеты, экономично ведите дело, не обманывайте, не воруйте, установите в работе строгую дисциплину». В других революциях пролетариат и трудовое крестьянство разрушали, а класс собственников созидал, но при социалистической революции главная работа пролетариата и беднейшего крестьянства состоит в том, чтобы построить «исключительно сложную и тонкую сеть вновь организованных отношений, охватывающую систематическое производство и распределение продуктов, необходимых для существования десятков миллионов людей».

Возможно, он пытался проверить на нас свои идеи, потому что в речи, произнесенной вскоре после нашего отъезда, он также говорил о покупке услуг «тысячи первоклассных ученых и специалистов». Он добавил, что даже если они будут платить этим экспертам-капиталистам «двадцать пять, пятьдесят или даже сто тысяч рублей в год, то все равно эта цена будет невелика» .

По некоторым соображениям, ни профессор, ни я не сомневались, что мы снова увидим Ленина. Мы оба собирались вернуться в Россию и провести там много лет 77.

Возможно, что Кунц виделся с Лениным, но отказался сказать об этом; и, наверное, из-за его отрицания мне не пришло в голову спросить его об этом 78.

Путешествие из Петрограда во Владивосток для меня показалось легким, потому что со мной ехал профессор. В каком-то смысле это был один, хотя и с перерывами, комментарий по поводу Ленина и революции, которым мы обменивались с профессором. А когда нам не удавалось избежать общения с белыми эмигрантами, которые были нашими попутчиками, то комментарии превращались в нечто вроде форума на колесах. Кунц рассматривал их без внешнего декора. Их позиция обиженных людей, которых искромсало неблагодарное крестьянство, побудила меня сцепиться с ними. Старый аристократ постоянно цитировал мне слова Герцена о революции. Когда я указал, что исход революции 1848 года вызвал у Герцена раздражение, старик ответил по-французски: «Революция – это революция, когда бы и где бы она ни происходила, а крестьянство есть крестьянство» . И тогда я с удовольствием ответил ему, что, как писал Герцен, дворяне тоже оставались дворянами и что благодаря Герцену я узнал, как студент семинарии, что из всех помещиков, убитых крепостными крестьянами, половина погибли из-за своих неблаговидных проступков.

Большинство русских любят поговорить так же, как и я, поэтому несмотря на то, что я оскорбил некоторых из них, они уходили раздраженными только для того, чтобы позже вернуться с новыми аргументами. Кунц был замечательным слушателем, и я полагаю, что мне очень нравились эти выступления; позднее, уже дома, он с восторгом повторял мои саркастические замечания и усовершенствовал их.

Воцарилось приятное ощущение от потери чувства времени. Степной край напоминал Чехова и Толстого, казался таинственным и манящим. Ощущение бескрайности страны, по которой мы проезжали, охватило нас, завладело нами.

Я прибыл в Петроград в июне 1917 года, а теперь был май 1918. Мы жили так напряженно, а наши чувства и разум настолько были поглощены моментом, что у нас не было шанса просто посидеть и предаться воспоминаниям или даже задуматься о перспективе. Я подумал сейчас с настоящей ностальгией о тех сентябрьских и октябрьских днях, когда я бродил вместе с Джоном Ридом по Выборгу, а в Смольном многие ночи подряд сияли огни, и пожалел, что эти грохочущие колеса увозят нас прочь. У меня возникло неожиданное желание поговорить о Джоне с профессором, который испытывал к нему особое чувство.

Кунц заставил меня рассказать, что я знаю о происхождении Джона, но я знал мало – что он родился и вырос в большом доме в Портланде, штат Орегон, окруженный респектабельными родными. То, что в Гарварде он был парнем с Запада и устраивал множество клубов и групп, хотя и не самых лучших, вероятно, способствовало тому, что он стал повстанцем, смутьяном. Кунц попросил меня повторить некоторые из анекдотов Рида, и я нашел один, который он не знал.

Этот был из серии шуток под названием «На следующее утро», в которых Джон попеременно играл роль добропорядочного буржуа и прокурора, вызванного на революционный суд. На обвинение в антиреволюционной деятельности обвиняемый заявил твердое: «Не виновен». Тогда слово взял обвинитель.

– Вы не были замечены в участии в клубе Союзной лиги?

– Нет. Я всегда голосовал прямым демократическим бюллетенем.

– В эти дни это не алиби, товарищ. А не были ли вы подписчиком «Нью-Йорк тайме»?

У Рида были истории и посмешнее, но Кунц долго хохотал. Я рассказал ему, как Рид представлял себе возвращение в Гарвардский клуб в Нью-Йорке (что он и делал много раз; записка, которую он написал госпоже Рэймонд Робинс, в которой он передал что-то для ее мужа и как бы между прочим объяснил, что он [Рид] находится под залогом и ждет суда, была нацарапана на дешевой бумаге, но при этом из Гарвардского клуба). В этой шутке одноклассник, который был игроком на бирже или адвокатом из департамента юстиции, якобы подошел к Риду, хлопнул его по спине и снисходительно спросил, в какую махинацию он сейчас втравился.