Альберт Рис Вильямс - Путешествие в революцию. Россия в огне Гражданской войны. 1917-1918

Этого было достаточно. Мы заметно повеселели, по крайней мере – я. Кунцу и без того всегда было весело.

– Как он спокоен! – пораженно заметил я.

– И как вежлив! – хихикнул Кунц.

– Я уверен, что он – единственный человек в Таврическом дворце, кто сегодня отстоял свою позицию, – продолжал я.

– А его укус – он будет тем более острым, потому что бесстрастный. Сами увидите.

Я не мог оставаться на объединенное собрание делегатов обеих партий – большевиков и левых эсеров, провести которое решили потому, что обе партии, когда они собирались отдельно, были разделены почти поровну. Анархисты также присоединились к большому собранию в центральном зале. Это было почти в полночь; формальное собрание, в котором участвовали меньшевики и депутаты – правые эсеры, началось около трех часов утра. Мой друг Филипс Прайс из «Манчестер гардиан» присутствовал на обоих собраниях и оставил яркую статью об этом. Он пишет об «атмосфере депрессии и напряжения», немногие зрители вроде него «переживали такие же душевные муки, как делегаты».

Даже несмотря на то, что я сам принял решение и занял позицию, вероятно, мои чувства были также сильны, как и его (хотя я в отличие от него никогда не называл отношение Ленина приспособленческим), если бы я находился на моем обычном месте – на галерее для прессы, а не отдавал военный долг в Мариинском дворце. Описывая первое собрание с галереи, он сказал: «В какой-то момент я тайно понадеялся, что осторожная политика Ленина, если он оппортунист, возобладает. В другой момент я чуть не выкрикнул делегатам в зале, чтобы они объявили бы священную войну западному империализму» .

Прайс описывает впечатление, произведенное на делегатов докладом Крыленко об отступлении остатков старой армии и докладом комиссара флота, зачитанным матросом Балтийского флота, который показывал, что оборона Финского залива невозможна в свете отсутствия морских подразделений Красной гвардии, которые были отправлены, чтобы сражаться с Калединым на юге.

«Борьба явно безнадежна. Однако это, кажется, лишь поднимает героический дух в груди некоторых большевиков и левых эсеров. Госпожа Коллонтай, комиссар государственного призрения, в этот момент была занята жестоким осуждением Ленина, которого она задержала для утомительных излияний за трибуной, обвиняя его в том, что, опубликовав свой тезис, он изменил революции.

– Довольно этого оппортунизма! – кричала она. – Вы советуете нам делать то же самое, за что вы все лето осуждали меньшевиков, – за то, что они идут на компромисс с империализмом.

Ленин, спокойный и сдержанный, поглаживал свой подбородок и смотрел в пол. Тем временем порывистый буревестник, Радек, нервно ходил туда-сюда за трибуной; лицо его было бледно, глаза налиты кровью… Он попросил слова и в резких словах объяснил с трибуны, что подписание такого мира будет означать моральное банкротство русской революции и передачу Восточной Европы прусской реакции… После Радека настала очередь лидера профсоюзов Рязанова, который страстно отклонил идею подписать мирный договор и сказал, что для революции будет лучше сойти на нет с честью, чем закончиться позором. Казалось, никто не был готов говорить в пользу подписания, и выглядело так, словно идеалисты могли победить.

И тогда встал Ленин, спокойный и холодный, как всегда. Никогда еще подобная ответственность не падала на плечи какого-нибудь человека. И все же будет ошибкой предполагать, что его личность была самым важным фактором в этом кризисе. Сила Ленина в это время и во все последующее время лежала на его способности понимать психологию, сознательную и бессознательную, российских рабочих и крестьянской массы…»

Речь Ленина возымела действие. «Никто не нашел в себе мужества ответить, потому что все, казалось, чувствовали в сердце, что Ленин прав». Однако когда к заседанию в два часа утра присоединился в полном составе Центральный исполнительный комитет Советов и еще добавились фракции меньшевиков и правых эсеров, левые эсеры, от имени которых выступал Камков, собрание признало правильность изложенных в тезисе Ленина фактов. При этом отказалось согласиться с подписанием мира, предпочитая углубиться в тыл и проигнорировать наступление германцев. Если бы окончательное решение было иным, левые эсеры не стали бы сопротивляться ему, но сбросили бы правительство. Прайс пишет, что было пять утра, а не четыре тридцать, как указывают некоторые историки, когда было решено провести свободное голосование, на которое не оказывала бы влияния партийная дисциплина. Подсчитали число рук: 116 за подписание мира, 84 против, 24 воздержались, если следовать за Карром. Подсчеты Прайса таковы: 112 за, 84 против, 24 воздержались. Немцам тут же была направлена телеграмма.

Даже после того, как Чичерин и Сокольников, в качестве членов новой делегации по проведению переговоров о мире, подписали 3 марта мирный договор, который должен был быть ратифицирован Всероссийским съездом рабочих, солдатских и крестьянских депутатов, – немцы продолжали наступать. Мы жили в ежечасном ожидании катастрофы. Ленин круглосуточно посылал беспроводные телеграммы в провинциальные Советы, находившиеся на каждой территории, в которых объяснял, что в то время, как Центральный исполнительный комитет принял тяжелый ультиматум немцев, чтобы остановить их наступление, они должны голосовать за этот договор на чрезвычайном съезде, который будет созван так скоро, как это возможно. К этому к времени мы уже знали, что думали рабочие на огромных заводах. Большевики, находившиеся в оппозиции к Ленину, направились в Выборг, чтобы собрать голоса через день после того, как Центральный исполнительный комитет принял решение. Они вернулись, признав, что рабочие считали, что сопротивление невозможно; почему они должны одни пытаться, если крестьяне не с ними? Но по мере того, как наступление немцев продолжалось, рабочие начали мобилизоваться в Красную гвардию, и опять их можно было увидеть с ружьями, перекинутыми через плечо, с лопатами, кирками, ножами и прочими удобными подручными инструментами; они маршировали к Балтийскому вокзалу и готовились рыть траншеи вокруг Петрограда.

Через неделю из провинции потоками стали поступать ответы на телеграммы Ленина, и, как было напечатано в «Известиях», в них подтверждалось почти безошибочное знание Лениным психологии и образа мышления большинства крестьян. И опять же одинокий голос, раздававшийся против голосов почти всех членов правящих группировок, не говоря уже о правых меньшевиках и правых эсерах, которые, казалось, страстно желали сражаться против немцев или получить на это приказ, был поддержан 85 процентами населения России.