Альберт Рис Вильямс - Путешествие в революцию. Россия в огне Гражданской войны. 1917-1918

Новый закон о земле, введенный в действие 19 февраля, в пятьдесят седьмую годовщину декрета Александра II об отмене крепостного права, применялся не полностью, но местами, однако он уже благотворно действовал в некоторых деревнях и провинциях, где бедные крестьяне, действовавшие согласно ему, выбирали новые земельные комитеты или преобразовывали старые в союзы, работавшие как часть местных Советов. Прайс сказал, что комитеты между тем во многих местах оставались под контролем правых эсеров. А левые эсеры, под прикрытием патриотической ненависти к германцам, подогревали крестьян, чтобы они восставали против большевиков.

В каждом случае они стремились к тому, чтобы защитить кучку своих буржуазных последователей от растущей организации беднейшего крестьянства, вдохновляемой большевиками.

В других отношениях закон не являлся слишком большим прогрессом по сравнению с декретом о земле, принятым на Втором съезде, кроме принципа большевиков устраивать большие хозяйства, вместо эсеровского принципа «черного передела». Идея большевиков была выдвинута, по крайней мере, на бумаге. Эта статья обуславливала, что коллективные хозяйства предпочтительнее индивидуальных и любому крестьянину, который будет членом коллективного хозяйства, будет оказана помощь в обработке земли, выращивании скота, в садоводстве и в производстве молочных продуктов. В то же время это была едва ли не мечта, однако мечта, записанная на бумаге.

Время пришло, сказал Прайс, чтобы произошла «вторая революция» Ленина, которая смогла бы изменить отношения между городом и деревней. Безземельные крестьяне или те, кто прежде влачил жалкое существование, добывая пропитание с крошечных наделов, и при этом работал на более богатых крестьян, собирались и организовывали какие-то секции.

Причина того, что после Октября в некоторых общинах прирост земли оказался таким малым, заключалась в том, что большая часть земли была захвачена до того, как большевики взяли власть, и самые хитрые захватили больше. Основной контингент городских рабочих, занимавшихся продразверсткой в деревнях, появился позже, но в апреле прибыли их авангардные отряды, оснащенные одеждой, лопатами и другими фабричными продуктами, которые они собирались обменять на зерно. Крестьяне, которые приветствовали Советы за то, что они легализовали их захват земли и утвердили их в правах владения ею, добились своей цели, и теперь социализм им был не нужен. Они враждебно встретили команды, занимающиеся реквизицией зерна (продразверсткой); приняли помощь от рабочих в виде одежды и прочего, а самих рабочих выдворили с пустыми руками.

«Что стоит земля, если советские будут забирать все, что мы на ней выращиваем?» – спрашивали кулаки и даже середняки. Ряды середняков расширились благодаря их приобретениям, грабежу помещичьих усадеб, в лето 1917 года, когда кричал красный петух. Между тем даже в апреле были случаи, описанные в прессе, когда многочисленные бедняки, организованные достаточно хорошо, чтобы доминировать, вынуждали проводить реорганизацию земельных комитетов и перераспределение земли. В таком случае середняки утрачивали свой новый статус и передавали землю беднякам. Самым крепким орешком оставался кулак. А организация полупролетариев еще только нарождалась. Это было началом насилия; позднее страна будет словно заштрихована крестьянскими восстаниями – открытым мятежом, бунтом против Советов.

Мы с Прайсом пришли к выводу, что на самом деле все обстояло еще мрачнее. В своих «Воспоминаниях о русской революции» в главе, посвященной этому периоду, Прайс, в частности, пишет:

«Повсюду можно видеть, что дух восстания все еще бродит по земле. Больше не было помещиков или банкиров-кадетов, против которых можно было восстать, однако были вторгающиеся войска германцев, для которых их собственные договора были «клочками бумаги», и были советские комиссары в Петрограде и в Москве. Последние представляли власть, а вся власть в те дни предавалась анафеме. Циклопические костры, веками тлевшие под поверхностью, выгорали сами по себе. Примитивные инстинкты, требовавшие возмездия вековым классовым угнетателям, были сильны и не умалялись из-за воровства, грабежей, убийств, насилий и надругательств над беззащитной теперь буржуазией. В памятных строках писатель, левый эсер, изображал дух этих дней [Александр Блок, поэма «Двенадцать» ]. С поразительной откровенностью и честностью революционная поэзия, создававшаяся в России в конце зимы 1917/18 года, описывает эти типы, и Блок наполовину обожествляет их. Однако очень важно понять, что эти символы восстания также были символами отсутствия дисциплины, против чего большевикам пришлось начать беспощадную борьбу».

С каким количеством трудностей пришлось столкнуться первой диктатуре пролетариата! Ленин все еще упорно стоял на одном из двух пунктов, которые он выставил еще в 1905 году как необходимое условие успешной революции: союз пролетариата и крестьянства. Он прошел первую стадию, когда городские рабочие соединились с крестьянами в одно целое, чтобы противостоять помещикам; теперь начинался второй этап, когда городские рабочие и бедные крестьяне должны были бороться с кулаками.

А что до других пунктов? Это была поддержка международного пролетариата. Упоминал ли Ленин об этом в те дни? О да, он все еще упоминал об этом в следующем августе в «Письме к американским рабочим», когда говорил, что он знает, что помощь придет от прогрессивных передовых рабочих из других стран. «Словом, мы непобедимы, ибо мировая пролетарская революция непобедима».

Я должен сказать, что я чувствовал себя далеко от американского пролетариата, возвращаясь назад домой и начиная думать об аудитории, к которой буду обращаться. (Как выяснилось, я говорил со всеми группами: с церковными организациями, бизнесменами, трудящимися, интеллектуалами. Само собой, те два миллиона человек, что раскупили экземпляры моего маленького памфлета 74, интеллектуалами не были.)

В последнюю неделю апреля Кунц и я попрощались. После Октябрьской революции их антагонисты насмешливо говорили, что Советы через несколько дней падут; затем они стали говорить, что падут через несколько недель. Теперь многие из большевиков, с кем я разговаривал, таили подозрение, что власть в их руках ненадолго. Впрочем, они не признавали, что если оно падет, то это будет означать, что их постигнет неудача. Если это будет неудачей, то в любом случае весьма успешной. Как Парижская коммуна, она останется кладезем уроков, которые нужно будет извлечь человечеству для его следующей попытки построить социалистическое общество.

Некоторые из них мрачно шутили: Петере, с этим его акцентом, как у кокни, сказал: «Мы снова встретимся, старина, если мы все через несколько дней не будем болтаться на фонарных столбах». И сказал это весело.