Геннадий Соболев - Русская революция и «немецкое золото»

К сожалению, А. Ф. Керенский не привел в обоснование своей точки зрения никакого документального материала, хотя в других случаях он обильно цитирует источники. Здесь же он ссылается только на уже упоминавшееся нами в иной связи письмо Ленина членам ЦК от 24 октября, которое заканчивалось словами: «Нельзя ждать!! Можно потерять все!!». Именно это заклинание и приводит Керенский в качестве доказательства своей точки зрения. Ничего не сообщает по этому вопросу в своих опубликованных мемуарах и министр иностранных дел Австро-Венгрии О. Чернин, который, как известно, действительно был сторонником заключения сепаратного мира с Россией. Если согласиться с тем, что так оно и было, как пишет в своих мемуарах Керенский, то как тогда объяснить решительное противодействие Временного правительства в эти же дни октября 1917 г. предложению А. И. Верховского приступить к переговорам о мире? Вряд ли только из-за соображений сохранения дипломатической тайны столь рьяно выступал против предложения своего коллеги министр иностранных дел М. И. Терещенко. И, наконец, спрашивается, зачем было провоцировать в этом случае правительственный кризис? Только для того, чтобы дать повод большевикам перейти в наступление?

Здесь нельзя не заметить, что бывший глава Временного правительства обошел молчанием факты, которые «нельзя объехать и на коне». Ведь о том, что большевики готовят восстание было известно задолго до секретного письма министра иностранных дел Австро-Венгрии с предложением подписать сепаратный мир. 12 октября 1917 г. Керенский сообщил британскому послу Бьюкенену о том, что большевики, видимо, поднимут восстание в ближайшее время, а в беседе с английским агентом С. Моэмом, будущим знаменитым писателем, он призвал союзников немедленно предложить мир Германии без аннексий и контрибуций, поскольку русскую армию уже нельзя удержать на фронте [542]. По всей видимости, именно в связи с этим «раскольническим» предложением на Керенского тогда пало подозрение в том, что он сам находится в «шпионских сношениях» с Германией. В 1974 г. американский исследователь, профессор Э. Саттон опубликовал в своей книге «Уолл-стрит и большевистская революция» сенсационный документ. Это меморандум от 23 октября 1917 г. из архива Министерства иностранных дел Великобритании. Ввиду его краткости и одновременно важности воспроизводим здесь его полностью: «Лично и секретно. Из более чем одного источника к нам поступают беспокоящие слухи о том, что Керенский находится на жалованьи у Германии и что он и его правительство делают все, чтобы ослабить и дезорганизовать Россию, приведя ее к положению, когда никакой другой курс, кроме сепаратного мира, будет невозможен. Считаете ли вы, что есть основания для таких инсинуаций, и что правительство, воздерживаясь от эффективных действий, целенаправленно позволяет большевикам набирать силу? Если это будет вопросом подкупа, мы должны быть в состоянии успешно конкурировать, если бы стало известно, как и через каких агентов это может быть сделано, хотя это и неприятная мысль» [543]. Остается только сожалеть, что этот документ был опубликован тогда, когда ни Керенский, ни другие члены Временного правительства уже не могли ни опровергнуть эти «инсинуации», ни дать какие-либо объяснения по этому поводу. Комментарий самого Саттона более чем лаконичен: «Относится к информации, что Керенский состоял на жалованьи у Германии» [544]. Насколько известно, этот документ не получил публичного обсуждения, и остается только гадать, по какой причине. По причине невероятности и фантастичности высказанных в нем слухов? Или незаинтересованности поднимать эту проблему? – дабы не отвлекать внимание от «главного» германского шпиона – Ленина? Чтобы стимулировать обсуждение и изучение этого сенсационного документа, приведем здесь еще один малоизвестный факт. 7 января 1918 г. орган левых эсеров «Знамя труда» опубликовал сообщение о том, что постановлением СНК РСФСР конфискованы текущие счета А. Ф. Керенского в банках – всего 1 млн. 174 тыс. 754 руб. 62 коп. [545]. Большевики не стали тогда выяснять их происхождение, а просто конфисковали. Так, может быть, теперь исследователям удастся выяснить, из какого источника «миллион» Керенского? Возвращаясь к утверждению Керенского о существовании «сговора» Германии с Лениным в октябрьские дни 1917 г., нельзя не задаться еще целым рядом вопросов. Если он располагал такими убийственными фактами против большевиков, то почему он не использовал их тогда, в дни начавшегося вооруженного восстания? Вместо этого, выступая днем 24 октября 1917 г. в Предпарламенте, министр-председатель Временного правительства ударился в заочный спор с Лениным, обвиняя его в том, что «организаторы восстания не содействуют пролетариату Германии, а содействуют правящим классам Германии, открывают фронт русского государства перед бронированным кулаком Вильгельма и его друзей… Для Временного правительства безразличны мотивы, безразлично, сознательно или бессознательно, это, но во всяком случае в сознании своей ответственности я с этой кафедры квалифицирую такие действия русской политической партии как предательство и измену Российскому государству» [546]. Обнародуй Керенский эти факты «предательства и измены», и кто знает, как стали бы развиваться события в те критические часы не только для исхода восстания, но и для судьбы страны. Остается только предполагать, что такого «убойного» материала, как в июльские дни, у него не было.

Наконец, зачем понадобилось Керенскому смещать во времени события Октябрьского вооруженного восстания, утверждая в своих мемуарах, что захват важнейших стратегических объектов начался еще в ночь с 23 на 24 октября? Вероятно, для того, чтобы представить все действия Временного правительства как ответные и вынужденные и хотя бы таким образом реабилитировать себя за упущенные шансы не допустить восстания. Не случайно, Керенский тогда, выступая днем 24 октября в Предпарламенте, указал на попытку большевиков «поднять чернь против существующего порядка» и стремился представить свои действия по закрытию большевистских газет и судебному преследованию членов ВРК в качестве предупредительной меры. Но прозвучавшая в конце его выступления угроза «немедленной, решительной и окончательной ликвидации» тем группам и партиям, которые «осмелились поднять руку на свободную волю русского народа», могла только усилить противоположную сторону, толкнуть ее на более решительные действия.

И действительно, Военно-революционный комитет в своем обращении к рабочим и солдатам, широко распространявшемся 24 октября по городу в виде листовки, имел реальные основания заявить, что против Петроградского Совета замышляется предательский удар, что «всем завоеваниям и надеждам солдат, рабочих и крестьян грозит великая опасность». Предупреждая, что «весь гарнизон и весь пролетариат Петрограда готовы нанести врагам народа сокрушительный удар», ВРК призывал все революционные силы к выдержке, твердости и решительности. Трудно представить, но это факт, что нормальный ритм жизни города 24 октября не был нарушен, несмотря на охватившее население тревожное настроение и происходившее между обеими сторонами противоборство, хотя еще и без единого выстрела. Заводы, фабрики, учреждения, магазины и транспорт работали, как обычно. На окраинах были попытки остановить трамваи, но после разъяснений, что Петроградский Совет обратился к населению с просьбой «не нарушать правильной жизни столицы», трамвайное движение было восстановлено. Правда, затем часть трамваев была снята с маршрутов из-за опасения разводки мостов. К вечеру центральные улицы стали многолюдными, и, несмотря на присутствие на них рабочих и солдат, никаких столкновений не произошло. Поступавшие в Петроградскую городскую милицию рапорты из районов столицы были, как обычно, лаконичны: «происшествий не произошло», «никаких происшествий не было» [547]. Комиссар милиции Александро-Невского подрайона сообщал: «Согласно телефонограмме Управления милиции и тревожному настроению в связи с выступлением большевиков были мобилизованы все наличные силы комиссариата и милиционеров заводско-фабричных и домовых комитетов. Всю ночь ходили патрули и производили обходы и обыски. Ночь прошла спокойно – никаких эксцессов не было» [548].