Юрий Емельянов - Хрущев. Смутьян в Кремле

Если Семичастный рассчитывал, что, запустив Галюкова в стан Хрущева, он добьется того, что тот начнет расспрашивать заговорщиков и это их встревожит, то он не ошибся. Однако он вряд ли ожидал, что Брежнев так начнет паниковать. Первый секретарь Московского горкома партии Н.Г. Егорычев вспоминал: «Он (Брежнев) позвонил мне на квартиру… "Слушай, Коля, ты не мог бы прийти ко мне пораньше в ЦК?" Договорились, что я приеду к половине девятого. Приезжаю. Он взял меня за руку и повел. За большим кабинетом у него был второй, поменьше, для личной работы, потом через комнату отдыха мы прошли туда, где у него были ванна и туалет. "Знаешь, Коля, – говорит, – Хрущеву стало все известно про подготовку пленума. Ему все известно! Он нас расстреляет!" И расквасился. Слезы градом текут. Я говорю: "Да вы что, Леонид Ильич! Умойтесь". Подвел его к раковине, потом дал полотенце и продолжил: "Имейте в виду: никто нас не расстреляет. Что мы делаем против партии? Ничего. Мы готовим пленум ЦК. Если мы не правы, нам так скажут, что мы не правы". Но Брежнев, хотя и перестал рыдать, настаивал на своем: "Ты его плохо знаешь, он нас всех расстреляет"».

Поразительным образом участник Великой Отечественной войны и опытный руководитель, бывавший порой грозным с подчиненными, Л.И. Брежнев пуще всего на свете боялся гнева выше стоявшего начальства. Он был единственным за всю историю партии, кто упал в обморок во время бурных заседаний Президиума ЦК в июне 1957 года. Он «рыдал» от окриков Кириченко. Теперь же он плакал от страха перед Хрущевым. Очевидно, что к этому времени у Брежнева уже не осталось иллюзий о «либеральности» Хрущева. Брежнев уже знал о подозрительности Хрущева, его нетерпимости к чужим мнениям, склонности отстранять от власти реальных или мнимых оппонентов. Знал он и о мстительности Хрущева. Он ясно представлял, как будет расправляться Хрущев с заговорщиками в случае их провала.

Страх настолько парализовал Брежнева, что он отказывался беседовать с Малиновским и уехал с официальным визитом в ГДР. По словам Семичастного, «он вернулся лишь после того, как 10 октября свое согласие дал Малиновский». Тем временем к заговору присоединился и НА. Косыгин. Семичастный утверждал, что он «первым делом спросил: "С кем КГБ?" И только узнав, что КГБ согласен на этот шаг, ответил: "Я буду поддерживать"».

11 октября 1964 года, когда Сергей Хрущев прибыл в Пицунду, Л.И. Брежнев вернулся из Берлина в Москву. 12 октября в Москву прибыл Н.В. Подгорный. Семичастный вспоминал: «Перед КГБ стояла задача обеспечить спокойный и гладкий ход событий… «Проблематичных» в этом плане чекистов оставалось примерно пять или шесть десятков. Именно столько их было в команде, обеспечивающей личную охрану Хрущева, которая находилась в это время вместе с ним на Черном море. Формально они неизменно были в моем подчинении, однако в случае если бы высший представитель отдал им другую команду, они не могли бы его ослушаться. Разработали мы также план обеспечения порядка в столице и особенно в Кремле, где и должна была развернуться дискуссия на Президиуме ЦК, а затем и работа пленума… Все работали с пониманием и добросовестно. В это время наша военная контрразведка и контрразведывательные подразделения Московского округа получили приказ строго следить за любым, даже самым малейшим движением войск в округе и при передвижении их в сторону Москвы немедленно сообщать в КГБ. Пришло время действовать!» Таким образом, помимо чекистов, охранявших Хрущева, недоверие Семичастного вызывали и части Московского военного округа, которые могли выступить на стороне Хрущева.

Сергей Хрущев вспоминал: «Утро двенадцатого октября встретило нас теплой, ясной погодой. Невысокое солнце пригревало… Микоян не появлялся, а отец после завтрака и массажа удобно расположился в кресле на открытой террасе плавательного бассейна, выстроенного у самой кромки воды. Тут же стоял плетенный столик с аппаратом "ВЧ"».

К Хрущеву подошел его помощник B.C. Лебедев, который держал в одной руке толстую папку с полученными сегодня из Москвы документами, а в другой – тугой портфель с материалами по новой Конституции. Лебедев заверил Хрущева, что в почте нет ничего срочного. «Хорошо, сейчас посмотрим. А как дела с материалами по Конституции?» – «В ближайшие дни обработаем ваши замечания и представим», – ответил Лебедев. Хрущев пояснил сыну: «Мы тут на свободе занялись подготовкой текста новой Конституции. Затянули это дело. Хотелось к Пленуму в ноябре подготовить редакцию для обсуждения. Я надиктовал свои мысли, сейчас над ними работают».

В это утро Хрущев ждал сообщений о запуске космического корабля «Восход». Впервые на борту корабля должно было находиться сразу три космонавта: В.М. Комаров, К.П. Феоктистов и Б.Б. Волков. Хрущев следил за часами. «Запуск прошел, – объявил он и посмотрел на телефон. Аппарат молчал, – вспоминал Сергей Хрущев. – Обычно сразу после запуска отцу звонил заместитель Председателя Совета Министров, отвечающий за ракетную технику, докладывал о результатах, потом звонил Королев, иногда Малиновский… На сей раз телефон молчал долго. Отец занялся бумагами, но сосредоточиться не мог. То и дело поглядывал на массивный белый аппарат. Никто не звонил. Прошло полчаса, сорок минут – молчание становилось все более странным». Хрущев потребовал, чтобы его соединили с заместителем Председателя Совета Министров Л.В. Смирновым, ведавшим, в частности, космическими исследованиями. Хрущев стал ругать Смирнова за то, что тот не сообщил ему о запуске космического корабля. Смирнов сослался на занятость. Сергей Хрущев считал, что Смирнов «уже все знал и не торопился звонить отцу. Для него смена власти фактически произошла».

Через полчаса к Хрущеву пришел Лебедев и сообщил, что установлена прямая связь с космонавтами. Хрущев вошел в небольшой кабинет. Туда же устремились многочисленные фото– и кинокорреспонденты. Свой рапорт командир корабля В.М. Комаров начал привычными словами: «Докладываю ЦК КПСС, Советскому правительству и лично Никите Сергеевичу Хрущеву…» Хрущев дружески поздравил Комарова и других космонавтов. Потом он сказал: «Передаю трубку Анастасу Ивановичу Микояну. Он у меня ее буквально вырывает из рук, не могу же я отказать ему в этом». Микоян говорил об «"общей радости" всех советских людей». Затем трубку снова взял Хрущев, который сказал: «До свидания, товарищи. Ждем вас на Земле. До свидания». Комаров ответил: «До свидания, дорогие Никита Сергеевич и Анастас Иванович. Мы вас поняли – вы ждете нас на Земле, и мы с вами встретимся. Мы доложим о выполнении порученного нам задания». Хрущев еще раз сказал: «До свидания». И это было последнее его слово, прозвучавшее в советском эфире.