Зоя Воскресенская - Тайна Зои Воскресенской

И вот еще что! Когда в 1930-е годы начались репрессии, однажды папа пришел и сказал: «Господи, меня бы, что ли, посадили, а то жены моих сослуживцев плюют мне в лицо: что ж ты, сукин сын, ходишь по Улице, когда наших мужей нет». Я знаю, что после возвращения из Штатов и на него был наговор, и он прошел через ряд чистилищ. И все это он выдержал, потому что нашел свою нишу. Он знал, что России нужно служить верой и правдой.

Когда начался 1953 год, папу очень активно теребили. Он говорил, что как на работу ходил в ЦК партии. И писал там характеристики на многих чекистов, которые сидели. И надо сказать, что наш дом превратился в перевалочный пункт. Возвращались люди из тюрем, им показывали оправдательные характеристики, которые на них писал отец, и многие бывали у нас. Отец заражал их энтузиазмом и радостью возвращения. Я помню одного – это был Михаил Боровой, крепкий, сильный, мужественный человек.

Когда в 1953 году, после смерти Сталина, Судопла-тову было дано оперативное задание, суть которого я не знаю, скорее всего речь шла о создании нового подразделения, он пригласил на работу папу, Лизочку и Эйтингона, который на несколько месяцев обрел свободу. Было создано объединение ветеранов, опытных чекистов. Но просуществовало оно всего несколько месяцев. После ареста Берия Судоплатов и Эйтингон были объявлены его прихвостнями и посажены в тюрьму (Эйтингон второй раз).

Хочется рассказать еще один эпизод из жизни папы. Приближалось пятидесятилетие ВЧК. Составлялись списки на награды. Многие считали, что Василий Михайлович Зарубин достоин высшей степени отличия за заслуги перед государством. В списке на присвоение звания Героя Советского Союза папа стоял первым. Но когда этот список попал в высшие инстанции, его внимательно изучил Суслов и сказал: «Не понимаю, как человек такого возраста может быть Героем Советского Союза?» И папу из этого списка вычеркнули. И, как обычно бывает в этой бюрократической среде, исключили его сверху и не позаботились о достойной замене. И когда было торжественное заседание в Кремлевском Дворце съездов, выяснилось, что Василий Михайлович из всех чекистов, которые выжили в эти сложные времена, один из наиболее видных сотрудников, которые были приглашены в президиум, не получил вообще никакой награды. Позднее С. А. Кондрашев, который к тому времени был, кажется, заместителем начальника ПГУ, принес ему домой орден, не помню, какой – Красной Звезды или Ленина. Тогда собрались все члены семьи, были папины сослуживцы Громушкин, Корзников, еще кто-то.

Рассказывая о папе, я не могу умолчать о нашей замечательной Лизочке. Язык у меня не поворачивается назвать ее мачехой. Это была не только любящая жена, но и добрый, чудесный человек. И я горжусь тем, что уже после смерти отца мы с ней долгие годы поддерживали самые нежные, родственные отношения.

Когда вышло постановление ЦК партии о том, что нужно писать о разведке, нашли Зарубина и поручили тогдашнему секретарю партийной организации Союза писателей Тевекеляну написать роман на основе папиной биографии. И в это время он часто бывал у нас дома. Папа рассказывал о своей жизни, уточнял некоторые моменты оперативной работы. Там несколько иначе прописаны семейные отношения, но, во всяком случае, довольно точно. А недавно мне показали книгу Феклисова, в которой несколько страниц тоже посвящены папе. Они работали вместе в США. И я горжусь тем, что у меня был такой отец. Он служил всегда честно, никогда не был формалистом и, конечно, некоторые люди пользовались этим. Когда папа умер, попрощаться с ним пришел Юрий Владимирович Андропов. Он стоял в почетном карауле, потом подошел к нам и сказал, что страна потеряла большого разведчика, но по оперативным соображениям нельзя пускать всех, кто хотел бы быть на его похоронах. Мне было приятно, что таким образом была дана высокая оценка жизни моего отца, который не представлял ее иначе, как служение делу, которому он принадлежал.

Я забыла сказать, что папа всегда стремился к знаниям. Но его отец умер, когда мальчику было 14 лет, и он вынужден был, как старший в семье, кормить ее. Поэтому он бросил учебу и у него было начальное образование. Когда на партийных конференциях он заполнял анкету, к нему обычно подходили и говорили: «Товарищ генерал, вы ошиблись, вместо высшего образования написали начальное». Он отвечал: «Здесь все верно, я имею начальное образование и два года церковноприходской школы. Я даже в хоре пел церковном».

Мама мне рассказывала, что во время Гражданской войны было очень голодно, и папа приспособился к каким-то группам, вместе составляли творческие бригады, выходили и пели. Папа играл на балалайке. Виртуозно. А за труды то какой-нибудь селедки домой принесет, то бутылку подсолнечного масла. Что удавалось, то и приносил. И я еще помню, какой он силой обладал. Он клал пятак, сгибал локоть, и монета тоже сгибалась. Это я видела сама.

Теперь мне хотелось бы еще пару слов сказать о Лизе, когда речь идет о папе. Елизавета Юльевна была человеком, который все время думал о других и не хотел кому-нибудь быть в тягость. Уже в 87 лет она решила сама поехать в аптеку за лекарством. На Кутузовском проспекте вышла на остановке, полы ее длинного пальто затянуло под передние колеса, и она попала под автобус. В больнице ей ампутировали ногу. К сожалению, я и мой брат были далеко от Москвы – в командировках. Врач, проводивший операцию, говорил, что он не видел человека, который бы так безропотно перенес тяжелейшее испытание. Так трагически закончилась ее жизнь. Когда она работала вместе с Василием Михайловичем, фамилия ее была – Горская. В молодости она служила в секретариате у Дзержинского. Была связана с Блюмкиным. В истории с ним принимала активное участие. Она узнала, что какую-то часть партийной кассы Блюмкин отдал Троцкому, и обратилась к Эйтингону, который в тот момент был в Турции. Лиза была женой Блюмкина, но я не знаю, был ли зарегистрирован их брак. Да это и не имеет никакого значения. Гордиевский пишет, что она вышла замуж за Блюмкина по любви. Я не согласна с этим, ибо знаю, что за столько счастливых лет, которые она прожила с моим отцом, я никогда не слышала фамилии Блюмкина, ни его истории. Они с отцом были замечательной парой, и любому мужчине я пожелала бы такую любящую женщину, какой была Лиза. Она верой и правдой служила памяти моего отца, постоянно ухаживала за его могилой и просила похоронить ее рядом с ним.

Почему мой отчим – Эйтингон. Он всю взрослую жизнь носил фамилию Наумов. Но когда началась война, Берия сказал: «Какой он Наумов? Он Эйтингон, и пусть носит эту фамилию. Поэтому по документам он Эйтингон. К чести этого человека надо заметить, что я в какой-то момент своей жизни спросила, можно ли называть его отцом. Он сказал: «Нет, не надо. У тебя есть папа, очень уважаемый человек. И я буду любить тебя не меньше, если ты будешь называть меня дядя Леонид».