Елена Хаецкая - Записки из страны Нигде

Кстати, причина, по которой я категорически разлюбила фильмы-катастрофы: в них были сдвинуты эти ориентиры. Раньше фильм-катастрофа выглядел так: недобросовестные ученые разработали вирус-мутант или проделали дырку в космосе, на человечество происходит нашествие зомби или инопланетян (обычно начинают с того, что разрушают Статую Свободы, а дальше заверте… и понесло…). Посреди всеобщей паники появляются несколько героев, и Брюс Уиллис спасает мир, не щадя живота своего.

Позднейшие версии было решено, очевидно, приблизить к уровню восприятия зрителя, который «любит про себя». В результате показывают армагеддон районного разлива, а посреди него – обыватель, охваченный паникой, в джипе, где у него истерит жена («сделай же что-нибудь!» - как будто он может…), визжит дочь в пубертате и тупит жирдяй-сынок. Обыватель едет по головам, он занят только одним – спасти семью. У него включились семейные ценности. Все остальное побоку. Может бросить умирающего на улице со словами «он выкарабкается», ага, с дырой в животе и без всякой помощи. Зато это близко к сознанию обывателя. Это «прям как в жизни».

На самом деле зритель подобного фильма/читатель подобной книги не обязан «подключаться» к такому герою. И в случае зомби-апокалипсиса, вполне вероятно, поведет себя гораздо более достойно. Но вообще смотреть на такое противно, читать – тем более.

Подводя итог. Вынуждена признать, что мы все-таки предпочитаем о себе. Как правило, мы выбираем одну из нескольких фантазий, где находим себе место и свиваем гнездо. Где мы себя увидели, какими мы себя представили – это уже зависит от нашего характера, и на дальнейшие наши поступки может повлиять, а может и не повлиять.

00:00 / 29.01.2019

«...Платон Каратаев остался навсегда в душе Пьера самым сильным и дорогим воспоминанием и олицетворением

всего русского, доброго и круглого».

В любимом романе тоже могут быть нелюбимые персонажи. В принципе, я очень люблю «Войну и мир», но есть там Платон Каратаев, который бесил меня еще в школьные годы. Нам предлагалось писать про него сочинение и показывать, что это идеальный образ русского простолюдина, лё мужик идеаль. А в нем все было противное: он был как сладенькая тепленькая водичка, «отдающая кастрюлей». С возрастом я стала смотреть на него в недоумении. Откуда у Толстого, такого психологически точного и наблюдательного, взялся этот насквозь фальшивый персонаж? Впоследствии я просто пролистывала эти страницы.

Но вот разговор возник снова. После успешного американского мюзикла «Наташа, Пьер и Великая Комета» - он, кстати, сделан очень хорошо и музыка там замечательная, - молодое поколение внезапно взялось читать Толстого. Да, они его читают со смартфонов. И наверняка без философских рассуждений графа о мировых процессах, но тут надо очень сильно любить графа, чтобы это все читать… Потом они всей тусовкой взялись смотреть экранизации и посмотрели все доступные.

И остановили свой выбор… на старом советском фильме Бондарчука. Вот это оказалось совсем неожиданно. Мы говорим о людях, которым сейчас двадцать лет. И это не какие-то особенные люди, обучающиеся в элитном учебном заведении, отнюдь: учебное заведение, в котором они учатся, - среднее специальное (в просторечии «путяга»), и там нет специального предмета «литература», ведомого педагогом властителем дум. Но вот задел их мюзикл, а дальше понеслось.

Чем обусловлен выбор фильма Бондарчука? (Я его считала нудным, но это было в советские годы, когда с культурой все обстояло фундаментально и встретить секс-символа моложе сорока лет было просто нереально). Во-первых, конечно, статная фигура князя Андрея – Тихонова. «За эти ляжки, обтянутые лосинами, можно все простить». Во-вторых… в английской экранизации толком не раскрыт образ капитана Тушина. А Тушин – как выяснилось, - у многих любимый герой. Тушин с усами, щуплый, незаметный герой войны. Дети выбрали его сами, без насилия со стороны педагогов. (Вот не дожила моя учительница литературы!..) И вот тут вернулся Платон Каратаев. Как в фильме ужасов: «Возвращение Платона». Дочь спросила, как относиться к этому слащавому фальшивому мужичку, который в сюжете вообще не нужен, «как появился, так и исчез»?

Капитан Тушин, заметим, тоже в сюжете не нужен, он тоже появился и исчез, но он нужен сердцу читателя. А Каратаев, очевидно, не нужен этому сердцу. Но что-то же он делает в гениальном тексте Толстого…

И тогда меня наконец осенило.

Платона Каратева не существует.

Это – воображаемый друг Пьера Безухова. Пьер же вообще склонен фантазировать и размышлять сам с собой. И вот, оказавшись в невозможной ситуации, в плену, он, чтобы выжить, придумал себе такого друга. Этого идеального русского мужичка, чистую хрустальную слезу российского масона. Помню, нам еще в школе говорили, что Каратаева не зря зовут «Платон» - это, мол, намек на то, что он – идеальный образ. Именно! Но на самом деле «Платон» - это не просто намек на идеальность, это прямое указание на то, что он – идея сам по себе. Та самая тень на стене в платоновой пещере. Тот самый «мужик», ради которого декабристы решили восстать. Несуществующий, выдуманный, ложный идеал. Пока еще безобидный – сидит в плену и пускает розовые слюнки, деловитый такой. Но потом ради него начнется освободительное движение. А когда восстанет конкретный реальный мужик – катастрофически на Платона Каратаева не похожий, - начнутся также обидки: мы тебя другим придумали… Охохо. Далеко заводят подобные мысли.

Но если держать в голове, что Каратаев – это воображаемый друг, что его попросту НЕТ, он не является фактом объективной реальности, но лишь субъективной реальности Пьера, - все встает на свои места.

00:00 / 14.02.2019

Я прочитала книгу стихов китайского поэта Чжан Цзыяна и хочу поговорить об этом.

Книга стихов называется «Сон о море», ее автор - родившийся в 1956 году в Харбине Чжан Цзыян.

...В китайской поэзии мне нравится то, что она принципиально не похожа на русскую, и в первую очередь – рекомендуемой (если не навязываемой) осмысленности образов. При глубокой искренности и неизбежно-личной интонации (это все-таки лирика) – нет необязательных, «растрепанных» метафор, характерных для поэзии русской, подчас настолько субъективных, что читателю остается только «погружаться в музыку поэзии» и не задавать поэту лишних вопросов. Переводы Н.Буровцевой и Н.Черныш сохранили эту китайскую четкость. Особенную личную интонацию книге придают обращение автора (в начале) и послесловие, написанное составителем сборника, известным китайским русистом профессором Гу Юем, человеком, чья преданность поэзии, создающей мост между культурами, поистине безгранична.