Сергей Синякин - За несколько лет до миллениума [сборник]

Голубая ленточка воспоминаний. Ручей, текущий во вчерашний день. Помню вкус сосновых шишек. Помню, как мы собирали грибы. Больше из того времени я ничего не помню. Мама рассказывала, что до этого мы жили в Новгородской области. Там я и родился, в бедной офицерской семье. Дома из мебели практически ничего не имелось, и кровать была солдатская — отец притащил ее из казармы. Вот на этой солдатской кровати я и был зачат в любви и согласии. Сестре тогда исполнилось три с половиной года. Все правильно, нянька появилась на свет чуть пораньше наследника. Правда, наследника этого семья чуть не лишилась. Говорят, что я рос слишком шустрым. Однажды, когда мама наряжала елку, я путался у нее под ногами. На полу на электроплитке варился суп. То ли суп был картофельным, то ли я слишком бойким, но в эту самую кастрюльку я и уселся пухлой попкой. Лечили меня в военном госпитале долго, с уколами, но все закончилось хорошо — следов ожогов на ней даже не наблюдается. Но это я знаю с рассказов родителей. Ничего не помню, даже боли.

Память начинается с города Хаапсалу и с ручья, окруженного цветущей черемухой, с корявых сосен, подпирающих небеса, с кусочков янтаря, в которых жило солнце.

Уже позже отца перевели служить в Венгрию. Там я пробыл до семи лет. Наверное, мы были счастливой офицерской семьей, которой выпало служить за границей. В стране тогда жили бедно, за границей — хорошо. Каждое утро к домам подъезжал мороженщик, начинал звонить и кричать нараспев. У него был велосипед с холодильной камерой впереди. Мороженое накладывалось разноцветными шариками в вафельный стаканчик. Каждый холодный шарик имел свой вкус. Мороженое стоило немного — один форинт. Удовольствие, которое мы от него получали, стоило значительно больше. Еще в офицерском магазине продавалось шоколадное блюдо с фигурками животных, тоже выполненное из шоколада. Кажется, все блюдо стоило восемь форинтов. В этом же магазине продавались вафельные стаканчики, наполненные шоколадной молочной массой. Помнится, мы их очень любили. Каждый стаканчик стоил один форинт.

Мы — это дети военных. В Венгрии я дружил с Витькой Фоменко. Отец его был начальником особого отдела, который назывался когда-то СМЕРШ.

Еще помню нашего заводилу Борьку Попова. Остальных уже не помню. Мы росли, как цветы на свалке, предоставленные самим себе. Родители пытались отдать меня в садик. Ходил я в него один день, потом случился конфликт — я пробил противнику голову и был исключен с порочащей формулировкой. Сестре Наташке было легче — в Венгрии она уже пошла в школу.

Жили мы в квартире на четвертом этаже панельного дома, построенного для офицерских семей рядом с военным городком. По соседству жили Фоменко. Их дочь Людмила дружила с сестрой.

На въезде в городок стояла венгерская корчма, в которой продавалась пузатая бутылка рома с крестами на этикетке. Почему-то она притягивала наши взгляды и вызывала особое любопытство. В ней было что-то пиратское. Казалось, вот-вот выйдет одноногий пират с попугаем на плече.

Ниже наших домов протекала река Тиса. Вода в ней была медленная и плавная. Берега реки поросли камышом. В выходные дни офицеры устраивали рыбалки, выплывая на середину реки на плотиках, для устройства которых использовались сигары подвесных баков для горючего самолетов МИГ 5 и МИГ-17. Они стояли на аэродроме и тренировались в отражении агрессора специальном полигоне. Рыба водилась разная, но чаще всего клевала радужная рыбка, похожая одновременно на окуня и ерша. Таких рыб я больше нигде не видел.

Рядом с военным городком по другую от офицерских домов сторону дороги находился заброшенный сад. Там был блиндаж, в котором находилась наша тайная штаб-квартира. Туда мы стаскивали разное добро, найденное на территории части или полученное от солдат. Осенью лазили на деревья и рвали грецкие орехи. С них сдирали зеленую горькую шкурку, отчего наши руки и лица в это время были в желтых йодистых пятнах от сока, содержавшегося в кожуре.

Мне исполнилось пять лет, когда я украл из коробки папирос «Москва», которые курил отец, несколько папирос. Забравшись в заросли кукурузы рядом с домами, мы принялись раскуривать их, как раскуривал когда-то трубку знаменитый индеец Чингачгук. Именно в этот момент нас поймала моя сестричка. Ее решимость все рассказать родителям не исчезла даже после наших угроз. К моему удивлению, все обошлось без обычной порки. Отец позвал меня в ванную комнату, дал папиросу и начал учить курить всерьез, то есть затягиваясь. Я затянулся. Из глаз полились слезы, я закашлялся, замахал руками и не курил до окончания десятого класса, когда ради форса купил пачку болгарских сигарет «Феникс». С тех пор я курил все, что дымится. И рад был бы бросить, бросал, наверное, не меньше, чем это делал Марк Твен, но все неудачно. Легко бросить курить, но начать оказывалось еще легче.

Вообще-то без телесных наказаний в нашей семье не обходилось. То же самое происходило в семье Фоменко. Наверное, мы были хотя и маленькими, но шустрыми, и с нами постоянно случались такие истории, за которые надо было наказывать. Однажды мы забрались на полигон во время боевых стрельб. Потом, катаясь на плотах, нашли автомат ППШ и до того времени, как его отобрали, ухитрились выпотрошить из диска десятка два патронов. С патронами мы поступили просто: набрали у госпиталя бинтов, взяли в части полбанки краски и отправились на стрельбище. Если обернуть патрон в бинт, обмакнуть его в краску, а затем поджечь, то через некоторое время патрон очень звучно стрелял. На выстрелы прибежал какой-то сержант, и в это время с десяток приготовленных нами патронов начали палить во все стороны. Сержант залег, но успел засечь нас всех. Личности мы были известные, поэтому особого расследования не понадобилось, а возмездие не заставило себя долго ждать. В этот раз нас с Витькой пороли вместе — лицом друг к другу, чтобы каждый наказываемый видел глаза товарища. Разумеется, мы каялись и обещали — до следующего раза, который, как обычно, был не за горами. Удивительно, но нам тогда исполнилось по пять лет.

Отец служил командиром автороты БАО — батальона аэродромного обслуживания. Часто я бывал у него. Солдаты меня любили. Можно сказать, что они меня вынянчили, вытаскали в зубах. Неподалеку от автороты была столовая, где работала официанткой моя мама. Кормили офицеров еще по сталинским нормам, а это значит — до отвала. Помню отбивные и какао в стаканах с подстаканниками. Иногда после этого мы бежали к колючей проволоке, отделяющей аэродром от всего остального, и смотрели, как взлетают истребители — маленькие пузатые серебристые рыбки. И еще мы смотрели, как летчики тренируются на катапульте, установленной неподалеку от штаба. С грохотом взрывались пороховые заряды, и пилотское кресло взлетало по направляющим вверх. Наверное, перегрузки были значительными, но желание попробовать этот полет в нас не умирало.