Андрей Немзер - «Красное Колесо» Александра Солженицына. Опыт прочтения

Если бы этот приговор был окончательным, Солженицын замкнул бы «Красное Колесо» «Мартом Семнадцатого». Но он написал Четвертый Узел, заканчивающийся – вопреки точно воссозданному безжалостному движению истории, близящему окончательное торжество Ленина и ленинцев, – существенно иной нотой.

Переход от «Марта Семнадцатого» к «Апрелю…» кажется почти незаметным. Интервал между Третьим и Четвертым Узлами совсем невелик (18 марта – 12 апреля). [62]Ключевые события, случившиеся в этот временной промежуток (поражение на Стоходе, вступление Соединенных Штатов в войну, проезд ленинской группы из Швейцарии через Германию и Швецию в Россию, возвращение других эмигрантов), названы в предваряющем Узел (прежде такого не было) «Календаре революции» [63]и будут не раз всплывать в «апрельском» повествовании. Эта «вязкость» исторического процесса фиксируется автором целенаправленно: «Апрель…» открывается главой о Церетели с отступлением к началу революции, когда политический ссыльный «в два дня» стал «хозяином Иркутска» (1), хотя возвращение меньшевистского лидера в Петроград и его первая столичная речь уже были запечатлены в Третьем Узле (М-17: 653). Дело в том, что триумф Церетели, быстро занявшего одну из ключевых позиций в Совете и вроде бы «повернувшего» Исполнительный Комитет (1, 6), только мнится (ему самому, его подельникам и ревнивым конкурентам) значимым событием, но, по сути, ничего не решает. Как ничего не решают прибытие в Петроград Плеханова (3, 6, 40) и Чернова (6, 67), интриганские ходы пытающегося переиграть соперников Стеклова (3, 5), борьба Исполнительного Комитета с Временным правительством за «мирные» поправки к Декларации, вышедшей 27 марта. Уже казалось исполкомовцам, что из-за упорства Милюкова нечто роковое произошло:

Наступал – великий необратимый разрыв. Раскол безсмертной Февральской революции!

И в этот самый момент позвонил телефон – и князь Львов сообщил, что правительство приняло поправку, высылает.

<���…>

Вырвали!

Во взглядах мировой фанатично-империалистической буржуазии – какой же это будет поворот! – 27 марта – первый отказ воюющей державы от всяких захватных завоеваний!

Социалисты (как, впрочем, и большинство их соперников-партнеров из Временного правительства) одинаково обманываются как до принятия Декларации, так и после него. Те и другие не способны различить значимое и незначимое, собственные звонкие словеса и хитроумные политические комбинации и словно бы неслышную угрожающую поступь истории. Приезд в Россию Ленина и его первые акции в Петрограде, в том числе провозглашение «апрельских тезисов», «размыты» по нескольким главам (5 – появление Ленина с Зурабовым и Зиновьевым на ИК, предшествующее описанию их прибытия; 6 – встреча на Финляндском вокзале глазами Гиммера; 7 – глазами Саши Ленартовича; 11 – через спор либеральных профессоров Гессена и Гредескула и их реакции на антиленинский поход гимназистов к особняку Кшесинской; 12 – глазами Керенского; 15 – самоощущение Ленина), утоплены в череде других происшествий. Царит все та же слепота, что овладела обществом в февральско-мартовские дни. Зря «Ленин, в поезде через Финляндию, не в шутку думал: вот сейчас пересечём границу, всех нас схватят – да в Петропавловку». Почва подготовлена:

…когда в Белоострове под моросящим дождём, при электрических фонарях, увидели толпу встречающих сестрорецких рабочих – Ленин вмиг понял, что – уже победил! Трудности ещё будут – а уже победил!

Ленину выпадет пугаться еще не раз – и в апреле (несильно, после обвинения красногвардейцев в стрельбе по «буржуазным» демонстрантам – 84, 87), и позднее (из конспекта Пятого Узла: «5 июля утром Ленин Троцкому: “Теперь они нас всех перестреляют”». Ленин и Зиновьев скрываются прочь»). Но это лишь частные (и преодолимые) неудачи – набирающее скорость Красное Колесо несет вперед большевиков, чего в апреле (да и позднее) не могут и не хотят понять всевозможные политические деятели, занятые своими сомнительными играми, добивающиеся решения сиюминутных задач, одерживающие «победы», после которых все должно пойти «правильно», а идет – по-ленински.

Социалисты могут истерически возмущаться нотой Милюкова, но плоды этого гнева пожнут не они, а ленинцы (вообще-то, к восстанию еще не готовые – 46), воспользовавшиеся шальным, спровоцированным общей неразберихой, протестным выступлением Финляндского батальона [64]и едва не раскочегарившие вторую революцию. Милюков, почувствовавший в дни противостояния демонстраций поддержку обычных жителей столицы (они оказались сильнее большевиков), может гордиться своей неуступчивостью, проявленным в минуту опасности мужеством и ясным пониманием ситуации («…пусть помрачатся хоть все головы – а моя да останется непомрачённой»). Он чувствует себя вправе «торжественно» сказать Альберу Тома: « J’ai trop vaincu! Я – слишком победил!» – но победа его (вроде бы столь наглядная – нам детально показано, что творилось на петроградских улицах в кризисные дни) тут же оказывается фикцией.

…И правильно было сейчас: дать продолжение боя!

Но – кто это понимал?! Даже кадетский ЦК не понял. (Как не поймет Милюкова большинство его маститых однопартийцев несколько дней спустя, когда лидер кадетов уйдет с министерского поста в отставку – 163. – А. Н. ) <���…>

Но уж совсем не понимало ситуации оробевшее правительство: что в Петрограде его сторонников больше, чем противников, что оно – владеет положением. <���…> Напротив, в сегодняшнем заседании Милюков застал правительство в паническом настроении, что надо искать коалицию с социалистами, а сами не справимся.

Фикцией оборачивается торжество Милюкова, но столь же фиктивна победа его противников, принудивших «империалистически» настроенного министра иностранных дел покинуть правительство:

А Милюков, всё сжимая тяжелеющую голову руками, не в первый раз подумал, но в первый раз так ясно и окончательно: они – в заговоре! Они – давно в скрытом тайном заговоре, может быть масонском, может быть личном, ещё от первых дней марта, и даже ещё прежде. Заговорно они тянули друг друга во Временное правительство, а Павел Николаевич, формируя кабинет, свалял большого дурака. Заговорно они все недели и подпиливали свалить Милюкова, и они же лансируют кандидатуры взамен. Керенский с Терещенкой, видно, давно согласились захватить себе министерство военное и иностранных дел. А князь Львов – и исконный предатель, он предал и в Выборге, – и как можно было простить ему то? И вот – повторяется снова.

Заговорщики переигрывают Милюкова, потому что они мельче, своекорыстнее, «пластичнее» (то есть прислушливее к голосу толпы) да и бессовестнее сохранившего государственное мышление отца русской революции. Но их тактика продолжает (усугубляет) ту, которой обильную дань отдали в марте (и раньше) не только вызывавший у автора (во Втором и Третьем Узлах, да в какой-то мере и в «Апреле…») стойкую ироничную антипатию Милюков, но и человечески привлекательный для Солженицына Гучков. Заговоры приводят к успеху лишь в тех случаях, когда они подлаживаются к не заговорщиками направляемому ходу истории. Гучкову не удалось опередить революцию, а когда он (в комплоте с генералами) вырывал у Государя отречение, акт этот предстал жалкой и бессмысленной пародией прежнего замысла, воплощение которого должно было спасти страну. Милюков формировал революционную власть «заговорно» – изысканно хитро, оглядчиво, по-профессорски просчитывая возможные тонкие следствия – и получил кабинет, в котором ему не на кого опереться. [65]