Станислав Борзых - Тотальность иллюзии

Стоит задать себе простой вопрос. Почему из общего употребления изымаются именно эти, но не другие имена? В чём провинность ручки шпингалета? Разумеется, ни в чём, но если рассматривать данный конкретный пример, то выяснится следующее. Этот самый предмет, как правило, является неотъемлемой частью окна, у которого, в свою очередь, имеются также рамы, стёкла, форточки. Целостность всего этого ансамбля, очевидно, важна. Если не будет чего-то из перечисленного, кроме пресловутого отростка, оно потеряет часть своего значения. Но если исчезнет данный колышек, вряд ли что-то изменится.

Но важно и другое. Смысл окна не трансформируется с потерей ручки шпингалета 2. Однако сущность меняется, если изъять более значимый элемент. Конечно, окно не лишится сразу всех своих функций, но в чём-то станет неполноценным в их отсутствии. На самом деле данная часть зданий имеет множество коннотаций и очень плотно вписана в контекст огромного числа культур, по крайней мере, тех, где она наблюдается. Поэтому необходимо сохранить единство ансамбля, пожертвовав не критичными деталями, снова ориентируясь на ограниченность словарного запаса среднего человека.

Подобную логику довольно просто распространить и на другие явления и вещи, обычно окружающие нас в рутине дел. Но этим всё не ограничивается. Есть серьёзные основания полагать, что исключение тех или иных единиц языка для общего употребления играет куда более важную роль по сравнению с той, что я описал.

Тот набор слов и выражений, который представляет собой достояние каждого, одинаково для всех ущербен. Он не годится для выражения и, соответственно, восприятия любой мысли и чувства, но лишь для ограниченного их числа. Например, я знаю, что такое «балясина». Для того, кто не знаком с этим именем, оно, хоть и прозвучит относительно приемлемо для той структуры, в которой оно произносится, тем не менее, ничего не значит. Апелляция к скрытому лексикону, на что обычно делается расчёт, в данном случае даёт нулевой результат. Если мой собеседник до сих пор не встречал такого ярлыка, то у него не окажется никаких указаний по поводу того, к чему его применить и с чем его «есть».

Подобное происходит сплошь и рядом. Мы упоминаем в своей речи специфические имена и выражения, которые на деле ведут к коммуникативному провалу. Огромное количество неудач просто так не оправдать, и, несмотря на это, они продолжают множиться. Что же тут происходит?

В силу определённых причин нет смысла в том, чтобы забивать лексикон каждого человека всеми доступными в данном языке словами. В реальности это почти невозможно, но этого и не случается. Всякий из нас получает в своё распоряжение некоторый минимум, используя который он, более или менее, сносно, общается не только с близкими, но и с посторонними. Вопрос, таким образом, состоит в этом самом «более или менее».

С одной стороны, мы приобретаем слишком много. Множество слов, значения которых мы знаем, редко нами используется. Как правило, коммуникация проста и не требует сверхусилий или метасведений. Но бывают ситуации, когда мы терпим крах потому, что обладаем явно недостаточным багажом. Я не собираюсь здесь рассматривать вопрос о соотношении между удачами и провалами, но очевидно, что первых больше. Однако почему?

На самом деле язык имеет дисциплинирующее воздействие. Привыкая использовать только конкретные слова, общие для всех в данном ареале, мы также приучаемся к тому, чтобы не замечать или игнорировать то, что сносным образом описать невозможно. Лишь единицы, либо в крайне редких случаях нуждаются в чём-то большем, чем им уже предоставлено. Всё прочее забывается. Я ещё многое скажу по этому поводу ниже, но сейчас отмечу следующее. То, что никак не обозначено, в действительности не существует. Если мы рассматриваем круг понятий, включённый в общий набор, то это, как предполагается, всё, что с нами случается и происходит. Остальное же – совершенно лишнее. Или, хуже того, попросту выдуманное.

Объясняется это следующим образом. Скажем, мы можем исключить такое слово как «жалость». Само по себе явление на первых порах никуда не исчезнет, и люди продолжат испытывать соответствующие эмоции, однако не смогут ни передать, не принять информацию о данном поведении. Со временем, по мере увеличения разрыва между поколениями, понятие станет ненужным.

Кроме того, не в силах описать определённые переживания, мы теряем их отличие от остальных, пусть и смежных чувств, тем самым, перемещая ударение с собственно «жалости», например, на «сострадание». Данные комплексы эмоций, хотя и представляют собой что-то очень похожее друг на друга, не могут быть сведены в одну точку. В таком случае «сострадание» поглотит «жалость», не будучи способным заменить её во всех отношениях и опять же со временем оказавшись не в состоянии полноценно её описывать.

Существует и ещё одна опасность. Передавая что-либо друг другу, и, прежде всего, детям в данном случае мы лишимся возможности это делать принципиально. Эрзацы не помогут потому, что они, в свою очередь, окажутся в состоянии угрозы дальнейшего редуцирования. Даже если где-то и проложена граница, за которую ни одно общество не зайдёт, всё же на пути продвижения к ней окажется очень много смежных понятий, которых постигнет участь «жалости».

И последнее. Тут я говорю об общем знании, но не об осведомлённости отдельного человека. Люди в целом, не имея соответствующих слов, теряют способность сохранять описываемые ими явления. Нам бы пригодился уже упоминавшийся термин «амок», но его у нас нет, что, пусть и не значит отсутствие данного психического состояния у индивидов, тем не менее, влечёт за собой его нивелирование и игнорирование в данном коллективном опыте.

Всё это вместе взятое заставляет предположить, что слова во многих отношениях равны самому наличию того, о чём они рассказывают. В узком смысле, устранение некоторых понятий, упрощает или сдвигает в нужную сторону наше переживание мира. Вопрос, следовательно, состоит в том, кому это необходимо. Для того чтобы ответить на него, я теперь обращусь к тем явлениям, обозначения которым в языке начисто отсутствуют.

Сказать нечто подобное проще, чем сделать. Будучи продуктом определённого типа и образа социализации, я, как и все остальные люди, страдаю от незнания. Проблема же заключается в том, что я даже не подозреваю, о чём я, собственно, не осведомлён. Те примеры, которые я бы мог привести, в действительности и по большей части будут касаться того, информация о чём всё-таки, пусть и в весьма урезанном виде, присутствует в моём сознании. Кроме того, тут я не вправе ссылаться на общий набор, потому что сейчас я должен выйти за его пределы, включив в свои рассуждения весь язык. Единственным помощником в данном непростом предприятии станет ссылка на чужую для меня коммуникационную систему. Но и это не так легко осуществить. Всегда остаётся, хотя и потенциальная опасность перевода. Если нечто оказывается годным для трансляции в мой язык – это плохой пример. Следовательно, я обязан найти такую игру слов или отдельные термины, которые бы оказывались неуловимыми для всякого толмача, и он был бы вынужден лишь развести руками.