Александр Генис - Уроки чтения. Камасутра книжника

– Что делает хорошие книги хорошими, – спрашивал я себя и кого попадется, – а лучшие – гениальными?

Не удивительно, что среди первых купленных в Нью-Йорке книг (задолго до “Правил вождения автомобиля”) оказалась стандартная для западных, но не наших студентов “Теория литературы”. Как ни странно, эта ученая книга ответила на мой вопрос быстро, без сомнений, лапидарно, уверенно и в рамке:

INTENSITY + INTEGRITY.

Перевести “интенсивность” и согласиться с нею не составило труда. Зато со вторым словом я мучаюсь до сих пор. Пропуская его через словари и опыт, я нащупываю некую завершенную целостность, каждая часть которой не только аукается с остальными, но содержит в себе их сумму.

Говорят, что так устроена голограмма, соблазнившая ученых и шарлатанов назвать собой новую парадигму. Мне, однако, важнее частности.

Можно ли упрочить целостность текста, убрав – по рецепту Хемингуэя – его большую часть?

Сколько разрывов выдерживает сюжет, не переставая им быть, у Феллини?

И как велики “опущенные звенья” Мандельштама, позволявшие ему превращать ненаписанное в опору сказанному?

Каждый из них находил свою дорогу к целому, но ни один не мог обойтись без конца. Это, конечно, не значит, что не бывает незаконченных шедевров. Еще какие! “Человека без свойств” Музиль не закончил не только из-за того, что умер, но и потому, что не знал – чем.

У “Швейка” конца и быть не могло. Эпос с бессмертным героем развернут в будущее и годится для настоящего. Так, в Пражскую весну в ответ на издевательски утрированную лояльность чехословацких коммунистов маршал Гречко ответил: “Мы тоже читали «Швейка»”. Книге на все времена даже план не нужен. Когда Гашек умер, из черновиков к незавершенному роману осталась салфетка со словами “Входит кадет Биглер…”.

Но как бы прекрасны ни были незаконченные книги, они лишены той самой “integrity”, без которой даже Венера Милосская – обломок целого.

У книги, как и у ее автора, есть предел, узнать о котором можно, лишь попытавшись его преодолеть. В жизни для этого есть завещание, в литературе – эпилог. Но в сущности, это – наивная попытка выйти за границы нам доступного, чтобы исправить неисправимое и пообещать неисполнимое.

Поэтому столько сомнений вызывают последние страницы “Преступления и наказания”. Не сумев переубедить героя на пятистах страницах (“Я не знаю, для чего я иду предавать себя”), Достоевский решил взять наскоком то, что не подалось измору. Блицкриг не удался. Там, где Достоевский не подробен, он не убедителен. Осознав провал своей педагогической затеи, одна история завершается, как у Шехерезады, обещанием другой:

Но тут уж начинается новая история, история постепенного обновления человека, история постепенного перерождения его, постепенного перехода из одного мира в другой, знакомства с новою, доселе совершенно неведомою действительностью.

Достоевский гнал зайца дальше, заканчивая одну книгу на том же месте, что предыдущую. Возможно, нет, наверняка, он кощунственно ждал от романа того, что сумела дать только та книга, что завершается концом одного света и началом совсем другого.

Подражая этому образцу, каждый писатель хотел бы закончить там, где начал, но так, чтобы все преобразилось в фаворском свете его художественного вымысла. Окончательный – а не промежуточный – финал прекращает любые изменения: лучше не будет, хуже не будет, иначе не будет, а будет всегда.

Так Булгаков заканчивает свою любимую книгу тем, что возвращает героев туда, откуда взял: вместо жизни что той, что этой – в литературу:

Впереди твой вечный дом, который тебе дали в награду. Я уже вижу венецианское окно и вьющийся виноград, он подымается к самой крыше. Вот твой дом, вот твой вечный дом. Я знаю, что вечером к тебе придут те, кого ты любишь, кем ты интересуешься и кто тебя не встревожит. Они будут тебе играть, они будут петь тебе, ты увидишь, какой свет в комнате, когда горят свечи…

Этот дом – том на книжной полке. А тем, кто остался по другую сторону переплета, автор представляет альтернативный, ироничный конец – эпилог, из которого следует, что явление Воланда в Москву прошло для нее бесследно и ровным счетом ничего не изменило. С книгами это бывает, с людьми и даже дьяволом – тоже.

– Чтобы закончить начатое, – говорят буддисты, – не хватит жизни, поэтому, когда придет время, брось и иди.

Конечно, это не просто и буддистам. На смертном одре настоятель монастыря протянул любимую книгу ученику, но тот собрался бросить ее в огонь.

– Как ты можешь, – вскрикнул умирающий монах, – это – драгоценная книга!

– Ну что ж, – хладнокровно ответил ученик, – возьми ее с собой.

Нью-Йорк

2009

Варкалось. Хливкие шорьки

Пырялись по наве,

И хрюкотали зелюки,

Как мюмзики в мове.

Перевод Д. Орловской