«Этническая данность, именовавшаяся Россией» - Четвертая мировая

Книге предшествует эпиграф из “Набега” Толстого. Надеюсь, что, в отличие от “Хаджи-Мурата”, этот рассказ автор прочел. Но, видно, не слишком внимательно. Иначе Политковская не предлагала бы отнестись к войне по-толстовски, хотя бы потому, что писатель, сочувствуя горцам, еще больше сочувствует капитану, возглавившему набег, хорошенькому прапорщику, подстреленному горцами, и много рассуждает о русской храбрости: “В фигуре капитана было очень мало воинственного; но зато в ней было столько истины и простоты, что она необыкновенно поразила меня. „Вот кто истинно храбр”, — сказалось мне невольно”.

И горцы для Толстого — это “неприятель” (слово повторено десяток раз), а русские войска — “наши” (“Наши частые выстрелы заглушают неприятельские”; “Аул уже был занят нашими войсками, и ни одной неприятельской души не оставалось в нем”).

У Политковской, конечно, нет “наших” — есть отстраненное: “федералы”. Слово “солдатик” может быть употреблено, только если солдатик мертв — да еще от пули своих. Зато есть “фээсбэшное офицерье”. Оно препятствует работе журналистки, арестовывает, допрашивает, угрожает расстрелом. И вдруг то тут, то там мелькает фраза, что журналистка куда-то летит на военном самолете, на военном вертолете. Значит, “офицерье” все-таки еще возит и сопровождает?

Однако все эти возникающие по ходу текста вопросы вовсе не отменяют того факта, что Политковская объездила Чечню, опросила сотни свидетелей и собрала гигантский обвинительный материал против действий русских войск в Чечне.

Если европейские левые устроят что-то вроде показательного суда над “российской военщиной”, как в 1968 году был устроен расселовский трибунал для суда над “американскими военными преступлениями во Вьетнаме”, то Анна Политковская будет приглашена свидетелем обвинения и вполне может выступить в духе Жан-Поль Сартра. Тогда в своей речи “О геноциде” знаменитый писатель и кумир левых утверждал, что в войне, “развязанной американским правительством против Вьетнама”, “геноцид вьетнамцев стал окончательной целью Америки”. “По мере того, как вооруженные силы США продвигаются в глубь Вьетнама, все чаще прибегая к массовым убийствам и бомбардировкам в намерении подчинить Лаос и вторгнуться в Камбоджу, уже не остается сомнений в том, что правительство Соединенных Штатов, несмотря на все его лицемерные заявления, приняло решение в пользу геноцида”.

Досталось и американским солдатам, неискоренимым расистам, с “роботоподобными душами”, которые “пытают и убивают во Вьетнаме мужчин, женщин и детей, потому что они вьетнамцы”.

Фактов в выступлении Сартра приводилось немало. Протесты против “грязной войны во Вьетнаме” бушевали по Европе и Америке. Что ж — США ушли из Вьетнама. Вслед американцам почему-то ринулась целая флотилия кораблей и лодок. Сотни тысяч вьетнамцев готовы были погибнуть и быть съеденными акулами, только чтоб сбежать от вьетконга. Волна беженцев захлестнула Азию, Америку, Европу. Зато “люди доброй воли” праздновали победу: Вьетнам свободен, коварная попытка вторжения американских империалистов в Камбоджу также была предотвращена. Добро пожаловать, товарищ Пол Пот. Против геноцида в Кампучии Сартр не возражал, и левые никаких демонстраций не устраивали.

Теперь вот принято считать, что Америка не напала на Вьетнам, а защищала своих союзников от нападения. Многие даже сообразили, что вьетконговцы были не такие уж ангелы, какими казались Сартру, особенно когда просочились слухи о концлагерях, возведенных вьетконгом до начала “американской агрессии”. А некоторые потом даже упрекали Америку, что у нее не хватило мужества выполнить свою миссию во Вьетнаме и в результате она укрепила агрессивный коммунизм во всем мире. Тогда, в шестидесятых, показательный суд слышал только свидетелей обвинения. Позже стали слышны голоса свидетелей защиты.

Всякие аналогии спорны, но, вспоминая эту не такую уж далекую войну, гневные против нее протесты и последующую стыдливую переоценку их самими “протестантами”, я думаю: не пришлось бы нынешним противникам войны в Чечне переоценивать действия русской армии, если последствия ее отступления окажутся еще страшнее “военных преступлений”.

Самый пессимистический из известных мне прогнозов на этот счет высказан Василием Аксеновым в романе “Кесарево свечение”, опубликованном в 2001 году. Напомню, что в одной из частей этого романа — “Кукушкины острова” — рассказывается о результатах восстания племен Очарчирии Хуразу, поставивших себе целью “разрушить Российскую Федерацию”. Что ж — цель была достигнута.

“Через десять тысяч лет... почти полностью забылась некая этническая данность, именовавшаяся Россией... То же самое, по сути дела, произошло и с другими большими этносами... Господствующей расой Земли с незапамятных времен стали хуразиты”. При этом человечество страшно деградировало, “неслыханные технологические достижения конца второго тысячелетия давно уже стали предметом археологии” (впрочем, и археологии не существовало), и лишь в страшных замках, “за стенами которых жила очарчирская иерархия” с Верховным Колдуном во главе (и откуда иногда они спускались в долину в поисках добровольцев для человеческих жертвоприношений), сохранился какой-то “пыхтутель”, с помощью которого Верховный Колдун смотрел “древние чудеса-видухи”. В частности, подвиги бессмертных. Бессмертными же были полководцы древней Очарчирии, сумевшие освободить племена хуразитов из-под власти Кремля.

Едва не потерпевшие поражение в схватке с российскими войсками, они все же нашли остроумный выход. Очарчирий (Вакапутов) захватил родильный дом и предъявил ультиматум Кремлю: каждой женщине сделают кесарево сечение, если немедленно не будут прекращены боевые действия против свободолюбивого народа Хуразу. Кремль, которому предстояли очередные выборы, немедленно капитулировал. “Мастера военных предательств во главе с генералом Гусем” вылетели для переговоров с хуразитами и подписали соглашение “о разделе сфер влияния и о направлении финансовых потоков”. Десанту, который к этому времени уже занял первый этаж роддома и готовился повязать всю банду, оставалось только смотреть на “ухмыляющихся зверей”, каждый из которых “гнал перед собой излюбленный „щит” в виде готовой разродиться русской бабы”.

Возможности романиста позволяют Стасу Ваксино, рассказчику и персонажу аксеновского романа, увидеть и другой вариант завершения похода Хуразитской освободительной армии. Несмотря на апатию и слабость Кремля, на плохое вооружение “разложившихся под влиянием рыночных отношений гарнизонов регулярной армии”, несмотря на движение “в защиту свободолюбивого народа Хуразу”, набирающее силы во всем мире, несмотря на бурную деятельность хуразитского агитпропа, расплодившего в Интернете множество повстанческих сайтов, содержащих “гладко написанные в стиле марксо-ленинского философского фака МГУ восьмидесятых годов тексты о сионизме, об ублюдочности русского этноса, о поедании печени врага как проявлении возвышающего культурного мифа” (сочиненные кандидатом диамата Овло Опоем по прозвищу “Анчачский Геббельс”), несмотря на гуманистические предрассудки, не позволяющие противникам дикарей стрелять в женщин, несмотря на массированное наступление повстанцев, уже торжествующих победу, — несмотря на все это “история разворачивается на 180 градусов” и гонит “шелуху погрома в обратную сторону”.