Дмитрий Пригов - Журнальные публикации (сборник)

Незамужняя сестра, премного помогавшая ему в последние дни болезни жены, после похорон на несколько дней переехала к нему. Помогала по хозяйству. Он уже отвык от столь жесткой опеки, но в данном случае это было и лучше. На время сестра несколько смягчила резкость своих оценок его образа жизни. Юля, до сей поры не очень жаловавшая ее вниманием во время редких визитов, на эти дни перебралась к ней на колени. Тем более что сестра устраивалась на привычном кухонном месте жены — боком к окну и спиной к холодильнику.

— Ага, признала.

Но лизать ее кошка не решилась — сестра была достаточно сурова с ней.

Друзья же убедили его поехать на Канары. Он долго сопротивлялся. Даже не сопротивлялся, а как бы отлынывал от ответа, уклоняясь от их увещеваний. Целыми днями он просиживал с Юлей на диване. Она внимательно следила за перелистыванием страниц.

В результате убедили.

Одна из знакомых жены оказалась владелицей небольшого туристического бюро. Все совершили быстро, без малейших усилий с его стороны. Друзья же сделали необходимые кошачьи прививки и оформили документы на транспортировку Юли. Та тоже ничего не имела против. Собственно, она не проявляла никакого явного предпочтения. Ей, как и ему, было безразлично.

Их довезли до аэропорта и почти посадили в самолет. Сказали, что точно так же и встретят по приезде. Сомневаться не приходилось.

Вид долговязого неподвижного мужчины с кошачьей клеткой среди аэропортного мельтешения был достаточно странен.

Когда ранним утром, чуть подрагивая, крадучись, он осторожно повернул ключ в двери своей комнаты и вошел внутрь, Юля по-прежнему строго и торжественно восседала на его подушке. Ровно в той же позиции, как он ее и оставил вчера вечером. В комнате стоял густой, почти тошнотворный запах. Он подошел и увидел, что вся подушка под ней была насквозь мокрой. Он хотел что-то сказать, но только поморщился. Юля даже не пошевелилась.

Минуту он стоял в полнейшей отрешенности.

Потом опомнился, стремительно собрал вещи, запихал книжки в сумку через плечо, подхватил Юлю и выскочил во двор. В регистрации уже шевелилась молодая женщина.

— Вы так рано? — спросила она на ломаном английском.

— Да, да. Можно вызвать такси? — на том же невнятном английском попросил он, отдавая ключ и поминутно оглядываясь на дверь.

Подошла машина. Он вышел с сумками и кошкой под мышкой из комнаты регистрации, где скрывался все время ожидания. Быстро взглянул на дверь своего обиталища и на соседнюю. Бросив последний неприязненный взгляд на нелюдимое море, пригнул голову и влез в машину. И укатил.

В кафе аэропорта он забился в угол, постоянно оглядываясь и чуть ли не вздрагивая при появлении каждого нового посетителя. Просидев там почти весь день, с облегчением услышал объявление о своем рейсе.

— Ну, Юля, пора, — вскочил и направился к месту посадки.

Тоненький солнечный луч, расширявшийся в своей середине, чуть отодвинул в сторону узорчатую прозрачную занавеску и уперся в половицы. Прямо рядом с ним. Светлое деревянное покрытие просто вспыхнуло от светового удара. Моцарт отвернулся к стене. Мгновенно ослепшие глаза только через минуту-другую постепенно смогли различать тканый выпуклый узор обоев на стене. Его крупные барочные растительные извивы, приобретавшие порой явный зооморфный характер, привычно заставили взгляд следовать своим прихотливым переплетениям. Что-то там закручивалось, выступало, пошевеливалось. Даже если легонько тронуть изображение и убедиться в его абсолютной неподвижной распластанности вдоль стены — все равно там что-то чудилось. Некое укрытое мышиное копошение.

Некоторое время Моцарт лежал недвижно, созерцая стену, не притрагиваясь к ней. Удерживаясь от этого. Утомился.

Потянулся до хруста в суставах и зажмурился. Опять развернулся лицом к комнате. В световом столбе играли, кружились пылинки. Моцарт попытался ухватить одну из них, но неудачно. А и ладно. И так хорошо. Он замер и долго лежал на спине с открытыми глазами. Вспоминал. Снилась какая-то погоня, так как проснулся он от подрагивания и быстрого перебирания ногами в воздухе. Конкретнее ничего не припоминалось. Все сразу же пропало и забылось, как только открыл глаза.

Прислушался.

В знакомых шумах с улицы, доносившихся в раскрытое по лету окно, не было ничего необычного. Разве что на секунду-другую настороженное внимание мог привлечь мгновенный шорох множества одновременно всколыхнувшихся птичьих перьев. Ишь, взметнулись! — отметил про себя Моцарт. Чем-то вспугнутые или по чьему-то высшему, со стороны не распознаваемому приказу пернатые тушки сорвались с соседней крыши и теперь висели недосягаемы, удерживаемые в воздухе раскинутым парусом суховатых крыльев. Да, недосягаемы. Моцарт опять мечтательно потянулся. Недосягаемы. А впрочем…

Квартира наполнялась привычным утренним шевелением. Кто-то стремительно покидал дом, убегая по своим ежедневным суетливым делам. Кто-то, наоборот, приходил. Долго возился в прихожей, медленно включаясь в обычную трудовую рутину. Войдя с улицы, покряхтывая, сменял пыльную обувь. Да, угадывал Моцарт, это служанка. Немолодая, но вполне терпимая. Иногда даже внимательная и услужливая. Впрочем, совсем, совсем нечасто. Вдова какого-то солидного почтового служащего из дальнего пригорода, несшая здесь службу за весьма скромную плату. А из ближнего-то кто бы, избалованный большими деньгами большого города, согласился маяться по хозяйству почти целый день за такой оклад? В результате же все были довольны.

Изредка она поведывала кому-то в глубине квартиры то ли про свои болезни и напасти, то ли о страданиях кого-то из близких, впрочем, вполне Моцарту неизвестных. Да и какая разница? До него доносился с трудом различимый, но все-таки угадываемый ее голос. Она нудно повествовала:

— Известное дело, синдром миокарда. Что? Нет. Сердце опустилось в печень.

Опустилось — и опустилось. Моцарту были малоизвестны, вернее, даже совсем неизвестны особенности человеческого организма, его части и сочленения и возможная их взаимная подверженность порче. Так что все было возможно. На его взгляд — практически все.

Впрочем, это тоже не его забота. Он снова потянулся.

Где-то совсем уж в дальних комнатах послышались легкие, чуть-чуть даже виноватые звуки, будто два-три прозрачных детских пальчика перебирали клавиши. Ну да, это же приходящий ученик. Вернее, ученица. Девочка, всегда вызывавшая в нем естественную настороженность. Кто знает, что от нее можно ожидать. Но она к нему и не приставала. Тихая и бледная, она незаметно приходила и, изредка на ходу бросив на него почти пугливый взгляд, так же бесшумно исчезала. И это было хорошо. Хорошо. Что она там наигрывает? Нет, не припоминалось. Да он и не обязан всего этого знать. Что за чушь, в конце концов.