Наталья Селиванова - Автограф. Культура ХХ века в диалогах и наблюдениях

– Вы признались, что как автор переживаете сложный период поиска формы и возможности литературного языка. На ваш взгляд, этот процесс нашел отражение в книге прозы «Прощание с Пу-Та-Уи» и в сборнике стихотворений «Второе зимнее купание», выпущенных недавно издательством «Литература и политика»?

– Все, что я хотел сказать в поэзии, вошло в этот сборник. Больше стихов не пишу. Зато мои поиски увенчались успехом в абсолютно новом для меня жанре – в радиопьесах на современном материале.

Я давно мечтал собрать под одной обложкой рассказы, написанные в разной манере, но объединенные темой «взаимоотношения мужчины и женщины». Кстати сказать, «Кошку» я сочинил в мае 1991 года, задолго до первого путча. И теперь, когда вполне реальна угроза не путча, но военных действий, совершенно не исключаю для себя ситуацию главного героя, которого зовут, если помните, Михаил Афанасьевич Булгаков.

– Я выделяю этот рассказ в вашем творчестве за трагическую правду, написанную жестко и при этом, на удивление, лишенную презрения к человеку. Так же, как и вы в «Кошке», Виктор Астафьев в «Последнем поклоне» поставил диагноз нашему обществу – вырождение. Но он уповает на чудо. А вы?

– Примечательно, что Игорь Виноградов называет новый «Континент» журналом христианской культуры. Надо сказать, что наша религиозная тетрадка – не приложение к церковному вестнику, а комплекс вопросов духовной жизни, над которыми задумываются люди верующие, в том числе сотрудники «Континента». Человек не должен оставаться «в пустом, безосновном» мире, где он сам является последней инстанцией. Такие «право» и «свобода» в конечном счете могут привести к чудовищным преступлениям – в нашей ситуации к распаду России и к новым войнам. В связи с этим карательные меры – средство недопустимое. Положение неустойчивого равновесия требует от политиков тончайшего, осторожного поведения, и пока я не вижу, кто способен на это.

Литературная критика и литературоведение массовому читателю представляются малоинтересными. Однако «в минуты роковые» этот скучный, на первый взгляд, предмет оказывается востребованным. Так случилось, когда в «Огоньке» эпохи Коротича появился раздел «Русская проза: XX век из запасников». Его ведущий Бенедикт Сарнов открывал пятимиллионной аудитории неизвестные произведения Пантелеймона Романова, Эренбурга, Мандельштама, Розанова, Зайцева, Шмелева, снабжая отрывок прозы лаконичным комментарием. Бенедикт Сарнов, автор девяти книг, любезно согласился ответить на вопросы обозревателя «Утра Россiи» Натальи Селивановой.

– Однажды Иван Шмелев заметил по поводу оскудения литературы: «Каждое общество заслуживает своих писателей. Гения надо заслужить. Прежде чем говорить о нем, надо спросить себя – достойны ли мы иметь гения». Вы разделяете его мнение?

– Эта формула малоубедительна. Более разумной и плодотворной мне представляется мысль Некрасова, высказанная в известном стихотворении:

Речь идет о фоне, который создается усилиями многих писателей, Их, возможно, потом забудут, но активное творческое наполнение почвы в конце концов завершится появлением одного имени – и об этом узнают все. Нечто подобное произошло в «Новом мире», когда на столе у Твардовского оказалась рукопись «Один день Ивана Денисовича». Маршак тогда сказал Александру Трифоновичу: «Я всегда говорил тебе, что надо хорошо раскладывать костер – огонь упадет с неба».

Вы затронули тему, беспокоившую меня все последнее время. Недавно я разговаривал с писателем Борисом Хазановым, живущим теперь в Германии, о том, что русская литература, являвшаяся авангардом мирового литературного процесса, в конце XX века стала литературой, не выдвигающей ни новых идей, ни новых художественных форм. Во многом соглашаясь с ним, я все-таки надеюсь, что, как в случае с фотографией, возникновение которой позволило изобразительному искусству пойти по совершенно другому пути, может быть, со временем и наша словесность откажется от гражданского пафоса, от вмешательства в жизнь, от воспитательной функции, которая ее здорово калечила. Возможно, сойдет на нет «престижное положение жреца сообщения». Короче говоря, литературой станут заниматься редкие фанатики, не принадлежащие к истеблишменту. Что даст новый толчок развитию словесности.

Сейчас у писателя возник шанс проявить себя в большей степени художником. Впрочем, если он при этом обладает гражданским темпераментом, то глубоко русская традиция участия литераторов в общественной жизни страны вряд ли отомрет.

– Отечественная культура – явление необыкновенно высокое. Идея человеколюбия, поиск первопричины, страсть к самопознанию, чувство ответственности были глубоко осмыслены литературой и… только. Конечно, можно еще раз посетовать на то, что роль культуры, в общем-то, невелика, если Россия на протяжении десятилетий оставалась «темным царством». Однако никому не дано знать, какой стала бы жизнь наша, не будь в ней слова писательского.

– Дело в том, что в России всегда ощущался разрыв между элитарным слоем, создателем и потребителем культуры, и самим народом, которому эта культура была, по сути, безразлична. В самом деле, в вертикали искусства мы отводим русской литературе самое высокое месте. Уточню, старой русской литературе. Скажем, Пушкин куда важнее нам, чем миру. Но Гоголь, Достоевский, Толстой – это вершины мирового духа, и до сих пор остаются таковыми. Они были мыслителями, они решали вечные вопросы. Уже в XIX веке западная культура была, условно говоря, дифференцирована. Флобер, создавший, в сущности, школу реализма, не преследовал иных целей, кроме эстетических. У нас же и философия, и поиск нравственной опоры автора, и создание романа как жанра перетекали друг в друга, что обеспечило литературе огромную мощь, значимость мирового масштаба. С отменой цензуры дифференциация художественных жанров и областей знания затронула литературный процесс и у нас. Видимо, здесь также кроется одна из причин его нынешнего упадка.

– Многие открыто говорят, что та великая русская литература кончилась. Журналы, книги 80–90-х – это совсем другая литература, новая. Если вы склонны поставить точку, то любопытно узнать, после какого имени?