Гийом Аполлинер - Критика поэтов. Статьи Гийома Аполлинера об искусстве

Среди мастеров, преподающих в Школе изящных искусств, Гюстав Моро тот, чьи уроки сформируют, несомненно, большинство художников-новаторов.

Никто из учеников Гюстава Моро не проявляет большего внимания к новаторству в изобразительном искусстве, чем господин Жорж Девальер. Можно даже опасаться, что он дойдёт до этого плохого модерна, полагающего в качестве единственной цели искусства выражение современной жизни. Именно эта цель является последней заботой Гюстава Моро. Сегодня он общается с малым числом живописцев. Эти интересы пришли к ним от художников-импрессионистов, унаследовавших их от художников-романтиков, и мы находим их истоки в этой страсти к правдоподобному, к разумному, одной из самых оправданных страстей, которые питали французские умы.

Однако есть право думать, что это чувство правды жизни, такое похвальное, было ложным. Каждая работа искусства должна находить не только в мимолётных явлениях современной жизни, но в себе самой свою логику, своё правдоподобие.

Весть талант, весь рассудок, все усилия господина Девальера, кажется, вбиралась, до сего момента, этой бесполезной примирительностью его искусства, возникшей вместе с современными аспектами природы. Хотелось бы, чтобы настоящее меньше волновало художника столь щедро одарённого.

До того, как я познакомился с Бенджамином Рабье, я думал, что он был горбатым, как Эзоп, и рассеянным, как Лафонтен. Неверно ни то, ни другое. Эти недостатки, полезные для литераторов, так как они делают и рабом Ксанфа, и другом сюринтенданта Фуке, очень стесняли бы рисовальщика. Стройность Бенджамина Рабье не испорчена никакой горбатостью. Его самые живые забавы служат тому, чтобы изучать физиономии и жесты животных, начиная с называемых низшими, и заканчивая человеком и автобусом, этим животным, стоящим выше всех остальных.

Впрочем, несмотря на очень заметные отличия, художник, который нас занимает, больше чем одной чертой напоминает двух баснописцев, и, прежде всего, потому что, если они пишут басни, то он их изображает.

Меня уверяли, – но часто пытаются заставить поверить во всякие небылицы, – что у Бенджамина Рабье была собака, язык которой он превосходно понимал.

Это животное редкого ума задалось, по-видимому, тем, чтобы обзавестись друзьями среди собак, и чтобы сообщать своему хозяину кучу историй, одна невероятней другой, о снеговиках, об Азоре, о Медоре или Бриффо, о матушке Гусыне и даже о Шантеклер…

Правду ли мне сказали?… Верно то, что никто лучше чем Бенджамин Рабье, кажется, не осведомлён обо всём том, что происходит с животными, никто не рисовал и не рисует сейчас лучше него сцены из их почти человеческой жизни…

С живым интересом будет смотреть публика на эти первые выставки акварелей самого одухотворённого из наших анималистов.

Господин Манген сладострастный живописец. Он выставляет в Галерее Дрюэ пятьдесят картин, в которых есть немного беспечная чувственность. Как колорист, он замыкается в выражении контрастов, в которых бьёт свет наполовину мертвенно-бледный, наполовину цвета человеческого тела.

Странность этих оттенков противоречит академическому рисунку его обнажённых. Настоящее, но приводящее в замешательство, очарование является следствием этого странного противопоставления живописца и рисовальщика, которые суть один и тот же художник.

В ню Мангена есть языческая вольность. Его изумительные пейзажи говорят о молодом величии живописных мест, в июле, после восхода солнца.

Хорошо построенные, натюрморты Мангена радуют глаз, возможно, больше, чем остальные его картины. Именно в его композициях инстинкт колориста у господина Мангена проявляется целиком, не стесняемый, как в его ню, заботой о том, чтобы вырабатывать принципы живописи.

В галерее Бернгейма есть милое собрание картин, писанных маслом, и пастелей того, кто, порвав со старыми предрассудками относительно светотени, ответственен за всё новаторство в современной живописи.

Мы будем иметь удовольствие увидеть здесь прекрасные картины Мане из коллекции Пелерена: Завтрак в ателье, Марселен Дебутен, Нана, В кафе, Прогулка, Розовая дама, Автопортрет с палитрой и этот изумительный Бар в «Фоли-Бержер» , что касается колорита и композиции, он, кажется, готов быть пастеризованным Сёра, микробиологом живописи.

Известные пастели Мане уже содержат Тулуз-Лотрека. Но он никогда не поднимался выше, тогда как Мане…

Будет уместно прибавить, что картины, объединённые для этой выставки, имеют неодинаковую ценность.

Имеются три картины, ценность которых выше ценности Олимпии , вызывающей, прежде всего, исторический интерес, и одну из которых поместили в Лувре, неожиданно повесив её рядом с Одалиской Энгра. Там также есть работы, лишённые всякой значимости, просто картинки.

Сама по себе эта выставка Мане очень интересна. Посещая её, мы, некоторым образом, переносимся к истоку этих потрясающих движений, революционизировавших изобразительное искусство конца XIX-го века, ещё не завершившихся, и никто не знает, где и когда они завершатся.

Уроки, которые можно извлечь из этой выставки, были бы более полными, если бы за этой ретроспективной выставкой последовала бы выставка Сезанна…

Ричард Рэнфт выставляет в галерее Ж. Шэн и Симонсона особую коллекцию собственных работ. Сказано, что речь идёт о редких авторских оттисках, об уникальном их перечне, о выгравированных этюдах, которые никогда не канут в лету.

Оригинальные цветные офорты того, кого в Англии считают лучшим интерпретатором Тёрнера, обладают истинной элегантностью. Рэнфт, интеллигентно, вызывает в представлении рафинированные фантазии, рисуемые ему воображением, и редкие спектакли, предлагаемые цивилизацией наших городов. Он любит маски, балерин, клоунов с той же нежностью, которая толкает его делать гравюры старой шаланды или мельницы на обрывистом берегу.

Ведь Рэнфт совсем не отграничивает городские аспекты природы от деревенских; поэтические изобретения мозга гениальных людей, кажется, имеют для него такую же реальность, как океан.

Стихи Ронсара или Гюстава Кана подсказали ему очаровательные работы.

Как говорит последний в предисловии, написанном для этой выставки:

«Этот живописец не литературный живописец, это живописец начитанный, а это совершенно разные вещи».