Дмитрий Мережковский - Данте

сказано о браке.

«Вы теперь не можете (еще) вместить» (Ио. 16, 12) —

сказано о Духе: этими двумя словами тайна Брака соединяется с тайной Духа. К соединению этому никто, может быть, не был ближе, чем Данте.

Мы, по обетованию Его (Иисуса), ожидаем нового неба и новой земли, на которых обитает правда. (II Пет. 3, 13.)

В Царстве Божием, на новой земле, под новым небом, будет, конечно, и новая брачная любовь. С большей надеждой и большим бесстрашием, чем Данте, никто не устремлялся к этой новой любви; с большей мукою никто не был распят на ее кресте. И если будет когда-нибудь эта любовь, то потому, что Данте любил Беатриче.

Выйти из внутреннего порядка бытия во внешний, из личного в общественный, из своего «я» — во всех, было тогда, по смерти Беатриче, единственным для Данте спасением.

Цель всего, чем он живет, «не созерцание, а действие». Только думать, смотреть, «созерцать», — вечная, для него, мука — Ад; созерцать и действовать — блаженство вечное — Рай. Кажется, в политику, в дела государственные, кинулся он, в те дни, очертя голову, «не думая откуда и куда идет», — как вспоминает Боккачио, — именно с этой надеждой: начать «действие». [298] Boccaccio. Vita (Solerti, p. 23): «Senza guardare d'onde s'era partito e dove andava, con abbandonate redine quasi tutto al governo… si diede». Но и здесь, в бытии общественном, внешнем, подстерегали его, как и в бытии внутреннем, личном, соответственные искушения; те же, что у Сына Человеческого, только в обратном порядке.

Первое искушение, «плотскою похотию», lussuria, — полетом-падением с высей духа в бездну плоти; второе — властью, гордыней; третье — голодом, хлебом. «Бросься вниз», — слышится в ласковом мяуканье Пантеры; «если падши поклонишься мне, я дам тебе все царства мира», — слышится в яростном рыкании Льва, а в голодном вое Волчицы: «повели камням сим сделаться хлебами».

Данте, в политике, находится между Львом и Волчицей, или, говоря на языке наших дней, между «политической проблемой власти» и «социальной проблемой собственности».

Чрево нее бездонное.

Кто эта Волчица, мы хорошо знаем по страшному опыту: жадность богатых, столь же ненасытимая, как зависть бедных, — две равные муки одного и того же лютого волчьего голода.

Эта древняя и вечно юная Волчица — та самая проклятая собственность, которую так ненавидел «блаженный Нищий», противособственник, св. Франциск Ассизский. Легче верблюду пройти сквозь игольное ушко, нежели богатому, «собственнику», сыну древней Волчицы, войти в Царство Божие: это помнит св. Франциск, а грешные люди забыли; путь его покинули, пошли по другому пути. Раньше, чем где-либо, здесь, во Флоренции, в двух шагах от Ассизи, родины св. Франциска, начали они решать «социальную проблему», не с Богом, в любви, как он, а с дьяволом, в ненависти, как мы. Может быть, не случайно, а как раз для того, чтобы люди увидели и поняли (но не увидят, не поймут), рождается именно здесь, рядом с Коммунизмом Божественным, — дьявольский. В маленькой Флорентийской Коммуне, как во всех коммунах средних веков, уже начинается то, что кончится, — или сделается бесконечным, — в великой Коммуне всемирной, — в Коммунистическом Интернационале XX века; здесь открывается кровоточащая рана у самого сердца человечества, от которой оно и погибнет, если не спасет его единственный Врач.

«Разделился надвое, во дни Данте, город Флоренция, с великой для себя пагубой», — вспоминает Боккачио. [302] Vita (Solerti, p. 24): «in due parti perversissimamente divisa». Надвое разделился город между богатыми и бедными, «жирным народом» и «тощим», popolo grasso и popolo minuto. — «Было в душе моей разделение», — могла бы сказать и Флоренция так же, как Данте.

сердце учителя, Брунетто Латини, и сердце ученика Данте. [303] Tesoretto. V, 166: «Che già non puo campare Terra rotta diparte».

спросит он, в аду, одного из флорентийских граждан, попавших из-за этого разделения в ад.

Волчья склока бедных с богатыми, «тощего» народа с «жирным», есть начало той бесконечной войны, сословной, «классовой», по-нашему, которой суждено было сделаться самой лютой и убийственной из войн. Люди с людьми, как волки с волками, грызутся, — шерсть летит клочьями, а падаль, из-за которой грызутся, — Флоренция, вся Италия, — весь мир.

В муках «социальной проблемы», «проклятой Собственности», — мрак слепоты глубже всего. Это первый увидел Данте. В эти дни он мог испытывать то же чувство, как в первые дни по смерти Беатриче, когда писал «Послание ко всем Государям земли»:

«На два политических стана, — партии, — Белых и Черных, Bianchi e Neri, весь город разделился так, что не было, ни среди знатных, ни в простом народе, ни одного семейства, не разделенного в самом себе, где брат не восставал бы на брата», — вспоминает Л. Бруни. [307] L. Bruni (Solerti, p. 101). К Белым принадлежали лучшие люди Флоренции; к Черным, — те, кто похуже, или совсем плохие; хуже всех был главный вождь Черных, Корсо Донати, дальний, по жене, родственник Данте, человек большого ума и еще большей отваги, но жестокий и бессовестный политик.

Белые — умеренные, средние; Черные — крайние. «Данте был человеком вне политических станов, партий». [308] Ib., p. 102: «Dante… uomo senza parte». — «Всю свою душу отдал он на то, чтобы восстановить согласие в разделенном городе», — вспоминает Боккачио. [309] Boccaccio. Vita (Solerti, p. 25). Только «мира и согласия ищет Данте»; [310] L. Bruni (Solerti, p. 102) — M. Barbi. Dante (1933), p. 228. думает, в самом деле, только о «благе общем». Слово «партия», «pars», parte, происходит от слова «часть». В слове этом понятие «частного» противополагается понятию «целого», «общего», — «часть» бедных — «части» богатых, в бесконечной и безысходной, братоубийственной войне. Вот почему для Данте любимейшее слово — «мир», расе, ненавистнейшее — «партия», parte; он знает, что смысл этого слова — война всех против всех: не только Флоренция, но и вся Италия, — весь мир, сделавшись добычей «партий», «частей», — превратится в «Град разделенный» «Città partita» — «Град Плачевный», «Città dolente», — Ад. [311] Inf. III, 1.