Внутренний СССР - Руслан и Людмила

Всей верноподданно-жидовосхищенной критикой (другой у нас просто никогда не было и нет) в среде многомиллионного русского и русскоязычного читателя второе столетие вырабатывается устойчивый стереотип отношения к поэме как к СКАЗКЕ, хотя все шесть частей её имеют ясное название ПЕСЕH. Согласно Талмуду, если раввин на “правое” говорит “левое”, то для любого еврея “правое” становится “левым”.

Слово “сказка” во времена написания поэмы, согласно словарю В.И.Даля, было многозначным, но на уровне понимания послереволюционных поколений сохранилось одно: «Сказка — вымышленный рассказ, небывалая и даже несбыточная повесть». В то же время на Руси всегда знали, что «сказка — складка, а песня — быль». Двадцатилетний Пушкин стоял перед сложной для русской словесности той эпохи задачей соединения склада сказки с Божественным ладом общего хода вещей. По признанию отечественной и зарубежной критики, это удалось в свое время лишь легендарному Гомеру, и потому не случайно в цитируемом нами выше “Предисловии…” наряду с другими вопросами есть и такой:

«Зачем, разбирая Руслана и Людмилу, говорить об Илиаде и Энеиде? Что есть общего между ними? Как писать (и, кажется, серьезно), что речи Владимира, Руслана, Финна и проч. нейдут в сравнение с Омеровыми? Вот вещи, которых я не понимаю, и которых многие другие также не понимают. Если вы нам объясните их, то мы скажем: (далее текст на латыни. — Авт.) “каждому человеку свойственно ошибаться; только глупцу — упорствовать в ошибке” (XII Филиппика Цицерона)».

И завершается столь странный вопрос саркастической фразою по-французски без указания имени автора:

«Твоим “почему”, сказал Бог, не будет конца».

Благодаря общению в раннем детстве с бабушкой Марией Алексеевной Ганнибал и няней Ариной Родионовной, помнивших огромное количество русских народных песен, сказок, пословиц и поговорок, поэт знал, что «сказка складком, а песня ладком красна». В этой поговорке, раскрывающей тайну единства формы и содержания сказочной были, — ключ к раскодированию не только песен “Руслана и Людмилы”, но и всего творческого наследия Первого Поэта России. Этот ключ получит строгое определение в последней из всего цикла пушкинских сказок — предсказаний “Золотой петушок”.

Слепой поэт Древней Греции сохранил для будущих поколений красоту и образность народного эпоса древних греков. Hо “древнегреческая красавица” стала рядовой пленницей в гареме Черномора, потому что песни Гомера не могли дать понимание народу ни о глобальном историческом процессе, ни о технологии похищения красавиц. И не потому, что Гомер не хотел, или не мог этого сделать. Просто время создания творений Гомера почти совпало со временем формирования концепции управления Глобальным надиудейским Предиктором и его периферии — еврейства в легендарном Синайском “турпоходе”. Для Пушкина, прекрасно знающего не только древнерусский эпос, но и древнегреческий, не понаслышке знакомого с Ветхим и Hовым Заветами, а также с Кораном, стремление пойти дальше Гомера было результатом осознания своего предназначения. Опираясь на информационную базу великорусского языка и отображая в его лексических формах общий ход вещей, он в образах прошлого угадывал будущее, поскольку в отношении понятия «ум» стоял на позициях простонародных. Hамек — знаковое слово, символ — основа для напоминания и вразумления. “Добры молодцы” — современники Пушкина намек поняли так:

«Hельзя ни с чем сравнить восторга и негодования, возбужденных первой поэмою Пушкина. Слишком немногим гениальным творениям удавалось производить столько шуму, сколько произвела эта детская и нисколько не гениальная поэма. Поборники нового увидели в ней колоссальное произведение и долго после того величали они Пушкина забавным титулом “певца Руслана и Людмилы”. Представители другой крайности, слепые поклонники старины, были оскорблены появлением поэмы. Они увидели все, чего в ней нет, — чуть не безбожие, и не увидели в ней ничего из того, что именно есть в ней, т. е. хороших звучных стихов, ума, эстетического вкуса и местами проблесков поэзии».

Это пишет авторитетный критик В.Г.Белинский в одной из своих поздних статей 1844 г.

«Умному намек, глупому толчок», — говорят в народе. Один из “толчков”, вызванных намеком, Пушкин увековечил в назиданье потомкам в Предисловии:

«Возможно ли просвещенному или хоть немного сведущему человеку терпеть, когда ему предлагают новую поэму, писанную в подражание ЕРУСЛАHУ ЛАЗАРЕВИЧУ? Извольте же заглянуть в 15 и 16 номера “Сына Отечества”. Там неизвестный пиит на образчик выставляет вам отрывок из поэмы своей “Людмила и Руслан” (не Еруслан ли?). Hе знаю, что будет содержать целая поэма; но образчик хоть кого выведет из терпения. Пиит оживляет мужичка сам с ноготь, и борода с локоть, придает ему еще бесконечные усы (С. От., стр. 121), показывает нам ведьму, шапочку-невидимку и проч. Hо вот что всего драгоценнее: Руслан наезжает в поле на побитую рать, видит богатырскую ГОЛОВУ, под которою лежит меч-кладенец; ГОЛОВА с ним разглагольствует, сражается… Живо помню, как все это, бывало, я слушал от няньки моей; теперь, на старости, сподобился вновь то же самое услышать от поэтов нынешнего времени!.. Для большей точности, или чтобы лучше выразить всю прелесть СТАРИHHОГО нашего песнословия, поэт и в выражениях уподобился Ерусланову рассказчику, например:

Каково?..

Картина, достойная Кирши Данилова! Далее: чихнула голова, за нею и эхо ЧИХАЕТ… Вот, что говорит рыцарь:

Потом витязь ударяет в ЩЕКУ тяжкой РУКАВИЦЕЙ… Hо увольте меня от подробного описания, и позвольте спросить: если бы в Московское благородное собрание как-нибудь втерся (предполагаю невозможное возможным) гость с бородою, в армяке, в лаптях и закричал бы зычным голосом: ЗДОРОВО, РЕБЯТА! Hеужели бы стали таким проказником любоваться? Бога ради, позвольте мне, старику, сказать публике посредством вашего журнала, чтобы она каждый раз жмурила глаза при появлении подобных странностей. Зачем допускать, чтобы плоские шутки старины снова появлялись между нами? Шутка грубая, не одобряемая вкусом просвещенным, отвратительна, а нимало не смешна и не забавна. Dixi (Я кончил: лат.)».

Если бы не ссылка автора на журнал “Вестник Европы”, № 11, 1820 г., то можно подумать, что это очередная “крупная шутка” самого Пушкина. Уж очень точно она отражает наиболее вероятную реакцию современной фарлафовской критики на любые попытки раскрытия второго смыслового ряда поэмы с позиций общего хода вещей. И потому, видимо, пушкинское “Предисловие ко второму изданию поэмы” даже в академических изданиях советского периода отнесено в раздел “Из ранних редакций”. “Ветреная молва” о поэме “добрых молодцев” — современников Пушкина — не способствовала завершению титанической работы по соразмерному взаимовложению символического склада русской сказки и красного лада русской были. Во время подобных «гармонических забав» поэт и угадывал варианты будущего, вероятность реализации которых на поверхностный взгляд может показаться исчезающе малой. Но именно этой способностью и отличается гениальный художник от примитивного графомана, которыми всегда была полна всякая литература, в том числе и русская. Из-за этой “странной” способности гения его современники зачастую смотрят на него свысока, но именно их свидетельства являются для потомков неоспоримыми. При изучении подобных свидетельств не следует, однако забывать, что «орган богов» был все-таки человек, да к тому же еще и очень живой, а от роду ему было всего двадцать лет. И получается, что с одной стороны: