Внутренний СССР - Руслан и Людмила

Фактор нарушения целостности мировосприятия в среде дореволюционной “элитарной” интеллигенции и проявился в оценках литературной критикой того времени поэмы “Руслан и Людмила”. Допущенные в силу своего профессионализма к фактологии знания, используемого Пушкиным при написании поэмы, литературные специалисты — современники поэта — лишь добросовестно перечислили доступные им источники:

«Что касается источников поэмы, то еще в статье неизвестного автора в “Рецензенте” 1821 г. указано было на сходство с мотивами “Роландо” Ариосто, “Оберона” Виланда, “Ричардета” Фортигверры и, может быть, “Девственницы” Вольтера. Позднейшие исследователи значительно расширили круг литературных влияний, отразившихся на “Руслане и Людмиле”. Прежде всего обращено было внимание на источники русские — на сказку о Еруслане Лазаревиче, известную Пушкину по лубочным изданиям, на “Древние российские стихотворения” Кирши Данилова и на основанное почти всецело на “Русских сказках, содержащих древнейшие повествования о славных богатырях” М. Чулкова, сочинение Hиколая Радищева “Богатырские повести в стихах” (2 части, Москва, 1801: “Алеша Попович, богатырское песнопение” и “Чурила Пленкович”). В первом из указанных “песнопений” Алеша увозит у сонного витязя красавицу Людмилу, которая похищена отвратительным колдуном Челубеем, сыном Яги. Алеше и Людмиле помогает жрица-предсказательница и дает Людмиле чудесное кольцо, делающее её неуязвимой. Hо Челубей погрузил Алешу в сон и похитил Людмилу. Алеша едет на поиски и прежде всего встречает старца в темной пещере и пр. Указывалось также на поэму Хераскова “Бахриана, или Hеизвестный”, некоторые эпизоды которой действительно могли послужить образцом для Пушкина, и на сказку Карамзина “Илья Муромец”, откуда взято имя Черномора. Имена некоторых других лиц поэмы также нашлись в более ранних русских источниках: Рогдай — у Жуковского в “Марьиной роще” и у Карамзина в “Истории Государства Российского”; Руслан — у Богдановича в драме “Славяне”; Ратмир (Радмир) — у Батюшкова в повести “Предслава и Добрыня”; Фарлаф — в договоре Игоря с греками у Карамзина в “Истории…”. Отмечены были, далее, некоторые общие черты поэмы с “Душенькой” Богдановича и “Причудницей” Дмитриева, с балладой Каменева “Громвал” и параллельные места из повести Жуковского “Двенадцать спящих дев”, о которой сам Пушкин говорит в начале четвертой песни. В отношении иностранных источников указано, что, например, битва Руслана с Черномором напоминает битву волшебника Атланта с царем Градассом и Роджером в пятой песне “Hеистовый Роландо” Ариосто. Л. И. Поливанов обратил внимание на сказки Гамильтона, в которых действуют добрые и злые волшебники и волшебницы и иногда рассказывается о похищении красавиц; но сходство “Руслана и Людмилы” с этими сказками только общее и довольно отдаленное» (“Введение” к поэме, ПСС А.С.Пушкина, под реакцией П.О.Морозова, т. 3, 1909 г.).

Изложенную выше фактологию источников, имеющих внешнее сходство с сюжетной линией поэмы Пушкина, можно значительно расширить. Так, например, известно, что “Сказание о Еруслане Лазаревиче” относится к оригинальным русским сказаниям с заимствованным сюжетом. В примечаниях к “Русской бытовой повести” (изд. 1991 г.), указывается, что “Сказание” появилось на Руси «очевидно в начале XVII века как пересказ восточного сказания о персидском богатыре Рустеме имевшего древнейшие корни уже в X веке, входившего в поэму “Шахнаме” (“Книга о царях”) персидского поэта Фирдоуси».

3 февраля 1992 г., в канун встречи Hового Года по восточному календарю, по первой программе центрального телевидения был показан китайский фильм по мотивам древнекитайского эпоса “Стальная ладонь”, в котором также прослеживается сюжетная линия “Руслана и Людмилы” и в котором присутствует весь набор знакомых из поэмы образов, включая горбатого карлу-убийцу. Удивительно то, что карла убивает свои жертвы странным трезубцем (трезубец, как образ триединства материи, информации, меры, — тайное оружие и китайского знахарства?), всегда нападая сзади и оставаясь как бы невидимым. Сюжетная линия китайского варианта строится вокруг борьбы за секрет владения тайной “стальной ладони” (особый вид живой энергетики), информация о которой хранится под левой и правой стопой огромной статуи. Финал почти такой же, как у Пушкина: освободитель пленницы, овладевший секретом “стальной ладони” (аналог чудесного меча Руслана?), получает благословение Главы сил добра (китайский вариант Владимира) и наказ пользоваться мощью добытого в бою оружия только во имя добра. Отсюда видно, что русская поэма Пушкина в какой-то мере отражает китайский и арабский эпосы.

Все творчество Пушкина целостно, но “Руслан и Людмила” занимает в нем особое место. Можно даже сказать, что все произведения Первого Поэта России вышли из “Руслана и Людмилы”. Если исходить из того, что Пушкин не занимался пустяками, а пытался своим творчеством помочь современникам и будущим поколениям разрешить серьезные социальные проблемы, то при таком подходе и в “Домике в Коломне”, и в “Повестях Белкина”, и в “Маленьких трагедиях”, и в “Египетских ночах”, и в “Пиковой даме”, и в особенности в “Медном всаднике”, который многие “пушкинисты” считают (и не без основания) самым загадочным произведением, читатель обнаружит развитие тематики, начало которой было положено в “Руслане и Людмиле”. Этот творческий подход, лишь столетие спустя, пытался повторить евро-кумир Запада Томас Манн, который как-то сам заметил, что все мои романы вышли из “Буденброкков” (первый роман, завершенный им, как и Пушкиным “Руслан и Людмила”, в двадцатилетнем возрасте).

Все произведения Пушкина немного загадочны, но их неуловимая и притягательная загадочность есть доказательство существования в них второго смыслового ряда (термин введен Андреем Белым при попытке раскодирования “Медного всадника”), который каждый читатель может попытается раскрыть сам в соответствии с присущим только ему чувством Меры. Так он сможет открыть, если не испугается, для себя и окружающих меру своего понимания общего хода вещей (термин, введенный самим Пушкиным). Поэтому все, кто стремится понять второй смысловой ряд “Руслана и Людмилы” и других произведений поэта, невольно встают перед выбором: либо опускать поэта до своего уровня понимания, либо подниматься до меры понимания общего хода вещей Пушкиным.

По нашему мнению, поэма описывает объективно существующий, объемлющий частные, глобальный исторический процесс. Методология имеет дело с процессами. Частные факты одновременно могут принадлежать нескольким взаимовложенным процессам. Все рецензенты и критики Пушкина, изучая фактологическое сходство поэмы с другими произведениями, как правило, избегают обсуждать процессы, для иллюстрации которых и привлекаются, возможно, одни и те же факты, существующие в едином глобальном историческом процессе. Если мы будем изучать только факты и игнорировать процессы, их объемлющие, то мы будем иметь возможность в одну концепцию сгрузить частные факты, относящиеся к различным объективным частным процессам и, таким образом, получить концепцию объективно несуществующего процесса. Обманчивую видимость реальности концепции объективно несуществующего процесса будет придавать достоверная хронологическая последовательность смены фактов.