Б. Аверин - Рассказы, этюды и очерки В. Г. Короленко

Когда появились первые очерки и рассказы Короленко, мнения и оценки, высказанные читателями и критиками, в большинстве своем сразу признавшими, что в русскую литературу вошел еще один крупный талант, также во многом были полярными.

Одних привлекала в произведениях Короленко живая способность их автора к состраданию и любви, умение его все понять, всех простить и оправдать.

Другие же видели прежде всего «возмущенное сердце» писателя, протестующее и негодующее против столь далекого от идеала миропорядка, а главной чертой его героев считали сознательный протест, стремление к свободе и «вольной волюшке».

Обращаясь к российской действительности, Короленко исследует, как идеалы той или иной социальной группы определяют быт, моральные нормы, мироотношение ее представителей, показывает, как трудно поддаются они изменению, и как, несмотря на это, все-таки меняются под влиянием общественных сдвигов.

При этом Короленко пользуется традиционным, свойственным целому ряду его произведений социологического характера, приемом, о котором уже частично говорилось в начале статьи. Суть этого приема заключается в том, что он вырывает своего героя из привычной для него социальной среды, члены которой характеризуются устойчивой системой представлений, привычными моральными критериями, и погружает его в среду с иной системой представлений. Причем для Короленко в данном случае важно не простое противопоставление тех или иных взглядов и понятий, а изображение того, как человек, сталкиваясь с иным мировосприятием, начинает «задумываться», а иногда даже приходит к пониманию относительности своих собственных взглядов и мнений, ранее казавшихся ему неоспоримыми.

Так столкнулся сын судьи Вася с представителями чуждого ему «дурного общества». То же самое произошло и с жандармом Гавриловым из написанного в 1880 году в пересыльной тюрьме рассказа «Чудная», опубликованного в русской легальной прессе только в 1905 году под названием «Командировка». Волею судьбы Гаврилов встречается с мужественной, самоотверженной девушкой-революционеркой Морозовой. Отношение их друг к другу заранее определено взглядами, привитыми им их социальной средой. Гаврилов, до встречи с революционерами «усердно» служивший в эскадроне, твердо знал, что «начальство зря не накажет», и потому девушка-революционерка для него преступница, «змееныш», «дворянское отродье». Соответственно и для нее Гаврилов прежде всего «враг», так как одет а жандармскую шинель и состоит на службе у государства, с которым она борется. «Пережить чужую жизнь», встать на точку зрения Гаврилова и увидеть за ненавистным ей жандармским мундиром доброе сердце крестьянина Морозова не способна. И потому так жестоки и несправедливы ее слова, обращенные к Гаврилову: «Простить! вот еще! Никогда не прощу, и не думайте, никогда! Помру скоро… так и знайте: не простила!»

В сознании же Гаврилова, попавшего в среду ссыльных революционеров, происходят пока еще едва заметные, но уже необратимые изменения. Он утрачивает интерес к службе и даже известие о том, что ему не будет присвоено звание унтер-офицера, к которому когда-то он так стремился, принимает теперь с полным равнодушием.

Для того чтобы темный, забитый Макар из рассказа «Сон Макара», опубликованного в 1885 году и сразу принесшего его автору всероссийскую известность, осознал собственное рабство, нужна особая, фантастическая ситуация. Только в своем предсмертном сне, на суде у большого Тойона, когда из уст сына Тойона Макар, может быть впервые, услышит слова добра и сочувствия, он обретет голос и с гневом задаст вопрос, кто же виноват, что он прожил не ту жизнь, для которой, вероятно, рождается на земле человек.

Но, пожалуй, наиболее полное выражение указанный прием находит в очерке «Марусина заимка» (1899). Чрезвычайно сложна «социальная структура», как писал Короленко в «Истории моего современника», воссозданная в этом очерке. Здесь мы встретимся с крестьянами из России и коренными жителями Якутии, выселенными из родных мест, татарами, политическими ссыльными, царскими чиновниками, представителями духовенства и многими другими. У каждого из них свои взгляды, обычаи, этические нормы, традиции, свой социальный опыт.

В романе «Преступление и наказание» Достоевский рисует фантастический сон Раскольникова, где он видит человечество, заразившееся моровой язвой. Следствием этого заболевания было то, что «никогда люди не считали себя так умными и непоколебимыми в истине, как считали зараженные. Никогда не считали непоколебимее своих приговоров, своих научных выводов, своих нравственных убеждений и верований… Все были в тревоге и не понимали друг друга, всякий думал, что в нем одном и заключается истина, и мучился, глядя на других, бил себя в грудь, плакал и ломал себе руки. Не знали, кого и как судить, не могли согласиться, что считать злом, что добром. Не знали, кого обвинять, кого оправдывать. Люди убивали друг друга в какой-то бессмысленной злобе». [6] Достоевский Ф. М. Полн. собр. соч. в 30-ти т. Худож. произв., т. 6. Л., «Наука», 1973, с. 419–420.

Сюжет «Марусиной заимки», конечно, не так трагичен, но также движется борьбой каждого с каждым, в которой сталкиваются взгляды, традиции, верования, часто противоположные, но абсолютно истинные, с точки зрения их представителей.

Для русского крестьянина Тимохи смысл и цель человеческого существования — хлебопашество, а для жителя Якутия оно — страшный грех. В то же время образ жизни Тимохи неприемлем для другого героя — Степана, и глухая вражда между ними заканчивается выстрелом и ранением Тимохи. Героиня очерка Маруся вообще настороженно и враждебно относится почти ко всем окружающим ее людям. Татары, выселенные со своих родных мест, вынуждены жить за счет якутов и притесняют их, но и якуты, в свою очередь, под руководством Степана, дают мощный отпор своим притеснителям, и между ними разгорается настоящая война. И даже политические ссыльные далеко не во всем являются единомышленниками. При всем этом, как и во сне Раскольникова, здесь нет правых и виноватых.

В очерке Короленко нет фантастики, он предельно реалистичен и иногда даже напоминает этнографическое исследование. Описанное в нем — не ужасное «заболевание», а обыденное, «не страшное», ежедневное течение жизни. Точнее, само «заболевание» стало хроническим, привычным, внутренний трагизм его не сразу заметен.

В то же время каждая деталь, каждый образ в «Марусиной заимке» многозначен и даже символичен. Очерк начинается с описания якутских дорог, и кажется, что оно нужно только для того, чтобы ввести «местный колорит». Якутские дороги не похожи на русские, так как в Якутии не пользуются телегами, а ездят только верхом, чаще всего по двое, и утаптываются они только лошадиными копытами. Вот почему две глубокие борозды лежат близко одна к другой посередине такой дороги и рисуются они ясными линиями, а «несколько пар боковых дорожек намечаются все слабее и слабее, теряясь едва заметными линиями в буйной траве». Вместе с тем очерченная схема якутской дороги — это схема «линий жизни» героев очерка.