Дмитрий Мережковский - Л.Толстой и Достоевский

«– Положил я, детки, вам словечко сказать одно небольшое, – продолжал он с тихой, прекрасной улыбкой, которую я никогда не забуду, и обратился вдруг ко мне, – ты, милый, церкви святой ревнуй, и аще позовет, и умри за нее; да подожди, не пугайся, не сейчас, – усмехнулся он. – Теперь ты, может быть, о сем и не думаешь, потом, может, подумаешь. Только вот что еще: что благое делать замыслишь, то делай для Бога, а не зависти ради . – Ну, вот и все, что тебе надо». Кажется, «небольшое словечко» это действительно решает все в будущности Подростка, может быть, и в будущности Раскольникова: «делай для Бога, а не зависти ради». Раскольников сделал то, что сделал – «для себя, для себя одного»; – если бы он мог прибавить «и для Бога», то был бы спасен . Но он этого не может, не смеет прибавить. О Боге-то он и забыл. Ему стыдно и страшно вспомнить о Нем. Он «перешагнул через кровь» не только для высшего, дальнего, но и для низшего, ближнего своего я, не только для своего Бога, каков бы ни был этот Бог, о котором он пока еще не вспомнил, но когда-нибудь да вспомнит же, – а и «зависти ради». Не великая любовь к Себе, а малая зависть к людям его погубила. Он любил себя не до конца, не до Бога, и недостаточною, не последнею любовью. Подросток ближе к Богу в своей «пустыне», где кормит его, «как вран», сознание новой свободы. Но и в его мечте о нечистых ротшильдовских миллионах, в сущности, о той же красной укладке под кроватью старушонки-процентщицы, или о тайне Германовой Пиковой дамы, есть еще «зависть», уже менее, однако, скрытная, темная, отравленная и отравляющая зависть, чем у Раскольникова, потому что более простодушная, детская. Это молодое вино, может быть, еще перебродит, отстоится, просветлеет, и тогда поймет «вьюнош», что значит странное благословение и пророчество Макара Ивановича.

А пока оно кажется, в самом деле, очень странным: по идее, по духу родной брат анархиста, убийца Раскольникова, всех возмутившихся, хищных, демонических героев, которые хотят «для себя лишь воли», которым «нужна их порочная воля вся», – благословляется на ревность и на смерть «за святую церковь Христову». Не ошибся ли, не прогадал ли старец? Верно ли он понял, «коего духу» Подросток? Макар Иванович и сам, впрочем, кажется, предчувствует это недоумение. «Да подожди, не пугайся, – предупреждает он со своею прозорливою усмешкою, – теперь ты, может быть, о сем и не думаешь, потом, может, подумаешь ». Ну, конечно, теперь еще он о церкви так же мало думает, как Раскольников. Но ведь потом действительно за Раскольникова – Иван Карамазов, за Подростка – Алеша о церкви подумают, и думы эти до наших дней не прекратятся, будут с каждым днем становиться все глубже и глубже, все неотступнее и неотступнее. Недаром уже и в Подростке зародился новый лик «трезвого и твердого схимника», подвижника, может быть, послушника, Алеши. Недаром ищет уже и Подросток не только прометеевского, наполеоновского, западноевропейского «уединения и могущества», но и русского, родного, самого древнего и самого нового, будущего «благообразия». Это-то благообразие и найдет он в старце Зосиме. Несмотря на мечты о нечистых миллионах, «вьюнош» все-таки сердцем чист: он – почти такой же «бессребренник», как Алеша; и, несмотря на версиловское «злое и сладострастное насекомое», которое и в нем живет, – он почти такой же девственник, как Алеша, ибо версиловское, карамазовское есть и в Алеше: «Мы все, Карамазовы, такие же, – говорит брат Дмитрий, – и в тебе, ангеле, это насекомое живет, и в крови твоей бури родит». Да, Подросток находится на полпути от Раскольникова, от Ивана Карамазова к «чистому херувиму Алеше». На этом-то пути и благословляет его старец. И первая чета «послушника» Подростка и старца Макара Ивановича есть прообраз второй четы Алеши и старца Зосимы.

Нет, не ошибся, не прогадал Макар Иванович: это лишь с точки зрения одного первого Пришествия без второго – одного первого, явного Лика без второго, тайного, с точки зрения нашего современного, умерщвляющего, толстовского, буддийского христианства кажется, что старец, благословляя в ученике своем твердыню личного начала, «неприступную крепость уединения и могущества», благословил нечто противоположное Христу, нечто «антихристово». – «Теперь ты, может быть, о сем и не думаешь, потом, может, подумаешь». О, да, конечно, потом и еще о многом другом подумаешь! – « Еще многое имею сказать вам, но вы теперь не можете вместить , когда же приидет Он, Дух истины, то и наставит вас». – Кажется, Макар Иванович и старец Зосима уже отчасти «вместили», уже отчасти «наставлены» не только Отцом и Сыном, но и Духом Истины. Надо любить других, как себя? Но надо любить других не для других, а для Бога, в Боге: таков завет Христа. И прежде, чем так полюбить других, надо и себя полюбить не для себя, а для Бога, в Боге – неужели это завет Антихриста? Нет, любить других и себя в Боге, это не два, а одно. Бесконечною любовью нельзя любить ни себя, ни других – можно любить только бесконечное, только Бога. Бесконечная любовь к себе, бесконечная любовь к другим есть одна и та же любовь к Богу. Надо отдать себя другим? Но, чтобы отдать себя, надо сперва иметь себя, найти себя, владеть собою. Многие ли из нас действительно нашли себя, овладели собою? Не легче ли, чем кажется, дар тех, кто, отдавая ближним все, что имеет, почти ничего не отдает, потому что почти ничего не имеет? Я должен положить душу за брата? Но ведь это значит положить за брата не малое и не среднее, а самое великое, чем только может быть душа моя. Я должен возвысить душу мою не только до брата, но и до Бога, чтобы дар мой был достоин Бога, а не отдавать ему то, что мне самому не нужно, с чем мне самому уже нечего делать – не отдавать Богу униженную, уничтоженную, опостылевшую душу мою.

«Трезвые, твердые схимники» прошлых веков действительно имели себя, владели собою: как скупые, собирали, похищали они себя из мира, копили сокровища духовного уединения, могущества, последней свободы – одно сознание этой свободы, «как вран», кормило их в пустыне —

На подоблачных вершинах, в подземных вертепах жили они, как орлы и львы, как хищные звери. Святая хищность, святая скупость. Нет, учение Христово не только величайшее самоотрицание, но и величайшее самоутверждение личности, не только вечная Голгофа, распятие, но и вечный Вифлеем – рождение, Возрождение личности. Доныне люди видели ясно только одну половину учения Христова – половину самоотрицания; наступает время, когда увидят они, наконец, так же ясно и другую половину этого учения, увидят за первым, уже явленным – второй, сокровенный Лик Господень, за ликом «голубиной простоты» – лик «мудрости змеиной», за ликом рабства и смирения – лик силы и славы. Доныне этот Второй Лик или пугает, или соблазняет. Так на наших глазах испугался Л. Толстой, соблазнился Ницше: оба они приняли одинаково, с самых противоположных точек зрения, второй лик Христа за лик Антихриста. – «Да подожди, не пугайся», – усмехается старец бесстрашною усмешкою. – «Вскоре вы не увидите Меня и опять вскоре увидите Меня» . – Тут некоторые из учеников Его сказали один другому: что это Он говорит нам: вскоре не увидите Меня и опять вскоре увидите Меня… «Итак, они говорили: что это говорит Он: вскоре? не знаем, что говорит». Ученики тоже соблазнились, тоже испугались. В самом деле, сколько загадок, сколько соблазнов! Не чересчур ли много? Есть ли вообще другая религия с большими загадками и соблазнами? – «Соблазн должен прийти в мир, но горе тому, через кого приходит соблазн». – «Блажен, кто обо Мне не соблазнится». – Да, трудно не соблазниться о Нем, даже почти невозможно, особенно в наше время, когда начинает исполняться это самое загадочное и соблазнительное из всех Его пророчеств: «вскоре не увидите Меня» и «опять вскоре увидите Меня». Мы ведь в самом деле уже не видим Его и «опять» еще не увидели. Что это сказал Он: «опять»? не знаем, что сказал Он. – Макар Иванович, старец Зосима, может быть, отчасти и сам Достоевский уже знают: уже опять увидели Его.